Не вернуться назад... - [46]

— Будешь работать в комендатуре. Уборщик. Ферштейн?

Лариса кивнула и с того дня стала уборщицей в комендатуре.

Однажды, выйдя за калитку, Лариса успела заметить метнувшуюся фигуру, которая потом следовала за ней на некотором расстоянии, и поняла, что не ошиблась тогда, в кабинете Штрекера: дом ее под наблюдением и сама она — тоже.

В комендатуре работы было невпроворот. Помещение большое, народу много, а уборщиц всего две — тетя Нюся, пожилая, тугая на ухо женщина, и вот она — уборщица, так сказать, высокой квалификации, почти с высшим образованием. Вот они вдвоем с тетей Нюсей и вертелись с раннего утра до позднего вечера. Затемно приходили и поздно вечером уходили. Уходили с одним желанием — скорее добраться домой и упасть на кровать.

Непросто и нелегко бывшей студентке ходить с веником и тряпкой среди чужой солдатни. Мусор, окурки, грязь, постоянные приставания, казарменные остроты, грубости. Но, как потом оказалось, и это не так уж страшно, во всяком случае, пережить можно. Страшно находиться все время под колпаком, постоянно сознавать, что не только самой угрожает опасность, но и другим. Вдруг и в самом деле явится Аркадий или кто-то другой. Где же выход? Неужели этому не будет конца? Выхода она пока не находила, а тому, что так останется навсегда, не верила. Шли дни, недели. Время от времени она чувствовала, а иногда видела собственными глазами, что за ней пристально наблюдают, ходят по пятам. Нервничала, конечно, хотя понимала, что по-иному и быть не могло. Штрекер и его свора не выпустят из своих когтей за здорово живешь. Капканы давно расставлены, ждут жертву. Не выходило из головы:

«И все же встретиться нужно. Очень нужно. Хотя бы посоветоваться, что же в конце концов делать, как жить дальше…» И внезапная, как ожог, мысль: «А знают ли там, что я на свободе? И не считают ли предательницей — всех казнили, кроме меня…»

Весна набирала силу. Еще совсем недавно деревья были совсем голые, на ветвях едва обозначались почки. Но вот несколько теплых солнечных дней — и все вдруг преобразилось. Парк и скверы стали нарядными, заблестела на солнце первая нежная душистая листва, весело захлопотали птицы. День заметно прибавился, и Лариса стала ходить на работу через городской парк узкой тропой в густом кустарнике. Так было гораздо ближе, хотя и страшновато. Все здесь было ей знакомо, кроме чужих немецких могил с крестами, вытянувшихся во всю длину парка.

До войны тут отдыхали и веселились. Ходила сюда в выходные дни и Лариса с родителями или подругами. Но лучше об этом не думать. Все изменилось в городе, изменился и старый парк…

Каждый раз, проходя парком, она невольно поворачивала голову в ту сторону, где ей приходилось бывать до ареста не один раз. Боковая аллея, большой куст орешника, пень — ничем не примечательный, нестарый, очевидно, по какой-то причине спилили липу перед самой войной. В стенке пня углубление со щепкой-заслонкой. В углубление закладывалось письмо или записка, завернутая в промасленную бумагу, и заслонка водворялась на место. Постороннему глазу ни за что не обнаружить. Этим местом иногда пользовалась Лариса для передачи сообщений партизанам.

«А что если рискнуть?.. Если попробовать?.. Конечно, времени прошло порядочно. Может быть, сюда уже никто не приходит. Но надо же что-то предпринимать…» И она решилась.

На следующий день Лариса вышла из дому раньше обычного. В парке было тихо, безлюдно. Она прошла вдоль центральной аллеи, обогнула осевшую, заросшую травой клумбу — огляделась, вокруг никого. Свернув на тропу, она ускорила шаг. Вот и старый знакомый пригорюнился под раскидистым кустом. Давно она не была здесь. Последний раз перед арестом сообщила тогда, что инструктор-подрывник благополучно прибыл и приступил к делу. Она наклонилась и вложила записку, которую приготовила загодя: «Меня выпустили. Очень нужно встретиться. Только осторожно, за мной следят. Береза». По выходе из парка не утерпела, еще раз оглянулась: никого…

Через неделю она снова пришла сюда. Очень волновалась. Записка лежала на месте. Лариса не исключала, что ее могли выследить, но старалась отогнать от себя эту мысль и надеялась, что ее записка попадет в нужные руки. В другой раз ожидать, пока кончится неделя, не могла. Пришла через три дня. Записка по-прежнему находилась там же. Потом еще через три дня. Потом еще. Ходила к заветному пню больше месяца, записку никто не брал.

Потеряв всякую надежду, она забрала ее и даже не стала ходить на работу через парк. Однажды утром, когда бежала на работу, в переулке, совсем рядом с комендатурой, повстречала старика с посохом и торбой за плечами. Она так торопилась, что могла бы вообще его не заметить. Он уронил палку прямо перед ней и, поднимая ее, загородил Ларисе дорогу. Она хотела помочь старику, но в это время он вдруг произнес знакомым голосом:

— Сегодня после работы в старой парковой сторожке… Только осторожней, гляди в оба. Жду до полседьмого, больше времени нет.

Старик, постукивая палкой, пошел дальше своей дорогой, а Лариса не могла сдвинуться с места. Это был Аркадий.

…На этот раз был он без бороды, но отросшие рыжеватые усы тоже очень меняли его внешность. Темен лицом, худой, чуть сутулящийся, он смотрел на нее как-то странно, в глазах его мешалась радость, смятение, мука и еще что-то такое, что остановило ее порыв, заставив внутренне сжаться.