Не вернуться назад... - [35]

— Понял, герр гауптштурмфюрер, — ответил Жердяевский, моргая слезящимися сквозь очки глазами, но в действительности до него еще не дошло, куда клонил Штрекер.

— Надо иметь своих людей в городе и в деревнях, надо иметь своих людей среди партизан, тогда будете знать, кто расклеивает листовки и приносит их в город. Думать надо, герр бургомистр.

— Так точно. Мы будем стараться.

— Старайтесь. А сейчас идите, герр Шердяевский, думайте, какие меры принять, чтобы это больше не повторилось.

Штрекеру не хотелось говорить с этой старой свиньей. Голова трещала. Настроение было настолько скверным, что хуже не придумаешь. Систематическое чрезмерное употребление спиртного пагубно влияло на его здоровье. Штрекер сам это чувствовал, но сдерживаться уже не мог. Это стало привычкой. Потом всякие неприятности по службе. Эти парашютисты, партизаны, листовки, черт бы их побрал. Кто знал, что так будет? Надеялись управиться до зимы и думали, что все пойдет по-другому. Ко всему прочему раздражало, выводило из себя то, что он не мог в полную меру пользоваться всеми прелестями жизни и теми возможностями, которые открылись для него на войне. Нет, не там, на передовой, а тут, в глубоком тылу, на его должности. Друзья приглашали девочек, для него тоже. Вначале все шло хорошо: пили, веселились. Девочки смелели… Тогда его начинала разбирать злость на себя, на друзей, на этих шлюх. Вот они разойдутся парами, а он… Бессилен… Его лицо принимало свирепое выражение, глаза загорались недобрым светом. Бывало, он выхватывал парабеллум и начинал палить в потолок, по люстре. Шум, визг, скандал. Его успокаивали, выводили, усаживая в машину и везли в неуютную холостяцкую квартиру.

От всего этого иногда в голову приходят мрачные мысли, хочется свести счеты с этим миром, но рука не поднимается, жалко себя…

После вызова Штрекера бургомистр Жердяевский собирал служащих горуправы, тряс листовкой и, заикаясь от волнения, срывающимся голосом выкрикивал и пугал присутствующих большевистскими парашютистами и партизанами, которые якобы среди бела дня ходят по городу, расклеивают листовки, а никто их не замечает и не докладывает властям.

— Германское командование очень недовольно нашей работой, господа, — в его речи проскальзывали нотки и заискивания и угрозы. — Всем, кто работает в бургомистрате, — при этом он снова тряс листовкой, — надлежит налаживать связи с населением, уши нараспашку! Обо всем подозрительном незамедлительно сообщать своим начальникам или мне лично.

Все, конечно, понимали, к чему клонит бургомистр: смотри друг за другом, за соседом, братом, сестрой, отцом, матерью и чуть что беги докладывай начальству. Ларисе хотелось рассмеяться: встать бы сейчас и крикнуть: «А вы знаете, господин бургомистр, кто все это сделал? Я! Да, да, я! Что же вы стоите? Хватайте! Я вас не боюсь!..» Можно представить себе, какое бы у него стало лицо.

5. Предложение Штрекера

Прошло недели две, в горуправе страсти постепенно улеглись. Не в том смысле, конечно, что забыли о наказе властей о доносительстве. Некоторые и раньше занимались тем, что шастали по кабинетам начальников и что-то нашептывали им. Партизан в городе никто не видел, появление листовок больше отмечено не было. И власти, казалось, успокоились.

В тот памятный для нее день Лариса возвратилась с работы позже обычного, не пришла, прибежала, запыхавшись, вся в слезах, не раздеваясь, упала на кушетку и зарыдала в подушку. Перепуганная видом дочери Мария Николаевна напрасно попыталась успокоить ее. Лариса еще сильнее заплакала. Ее бил озноб. Много, слишком много скопилось внутри у нее за все это тяжелое время: унижения и обиды, страх и отчаяние, ненависть и жажда мести… Мария Николаевна села, около дочери. Она гладила ее по голове, как в детстве, что-то успокаивающе говорила, но Лариса не в состоянии была вникнуть в смысл ее слов и только спустя какое-то время, когда уже слез не осталось и от сердца вроде бы немного отлегло, она повернулась к матери и, обхватив ее за шею и тяжело дыша, зашептала: «Мамочка милая, что с нами будет? Как мы дальше жить будем на этом свете?..»

После того первого вызова Штрекера она несколько раз видела его. По поручению своего начальства носила ему бумаги, столкнулась как-то в городе, в магазине, встретила раз или два около горуправы. Он помнил ее, здоровался, иногда осведомлялся: «Как дела, фрейлейн, как поживаете?» Она торопливо отвечала и старалась побыстрее уйти. Он не вспоминал о их первом разговоре, ее это успокаивало и потом стало казаться, что он, может быть, забыл, но она ошибалась.

К концу недели она очень уставала, возвращаясь домой, думала о том, чтобы скорее добраться, сделать самое необходимое и заснуть. Так было и на этот раз. Она забылась в своих невеселых мыслях и не слышала, как к тротуару впритык подкатил черный блестящий лимузин. Только когда резко скрипнули тормоза, она, вздрогнув, обернулась и увидела машину. Из открытой дверцы Штрекер позвал:

— Фрейлейн Лариса, идите в машину, я вас подвезу домой.

Остановившись, она растерянно оглянулась и не сразу нашлась, что сказать:

— Спасибо… но я пешком дойду, мне уже недалеко.