Не ум.ru - [41]
Киса… Это всё равно как к матерому солдафону обратиться: «Солдатик…» Кошке такое обращение совершенно не подходило. Разве только произносить его с хищным прищуром, на выдохе, с присвистом, а еще добавив в начало вызывающее «ну-у…».
Вот так: «Ну-у, киса…»
«Пиздец тебе!» можно опустить. Он и без того слышится. Сам по себе возникает. Из интонации. Как атакующие «мессершмитты» вываливаются из музыки Вагнера. Я про «пиздец» поначалу не опускал. Только позже, окрестив кошку Авророй, стал угрозу додумывать, избегая произносить вслух. Вслух, в связи с героическим крейсером, выходило не очень прилично. Все-таки не в отдельном доме живу. Ветераны опять же. Аврору в деле, понятно, не помнят, а о ней – да. И не забывают. Почитают в паре с обитателем мавзолея. Былой ум с былой мощью. Себя когда-то былых…
Глазенки у Авроры узкие, с прищуром. В них всегда таится что-то недоброе. Вроде бы с виду мирная кошка, а в глаза заглянуть – в вечной засаде. Такой взгляд в старые времена отличал приказчиков в мясных лавках. Это если верить черно-белому кинематографу, иллюстраторам классики и самим классикам. Они, классики, возможно, и не надеялись быть занесенными златыми буквами в фонд отечественной словесности из того же металла. Однако на всякий случай – как соль про запас, а войны нет! – втюхали нам, поколениям будущего, свои горести, обиды, симпатии, любови и антипатии. Хотя с описанием приказчиков классики, что и говорить, сильно мне потрафили, если принять во внимание мою долгоиграющую дуэль с кошкой. Полное внешнее совпадение кошачьей физиономии с лицом приказчика. И при этом у обоих – рожи. Тот же «зауженный» взгляд, дар от обильной и здоровой пищи. Рот презрительно сжат. Или пасть. Хотя, на мой взгляд, «пасть» у кошачьих начинается с рыси.
«Уел».
«Красава!»
По-хорошему, вполне можно было бы в доме завести мышей. Ну, не во всем доме, на чердаке. Тогда присутствие кошки в подъезде было бы хоть как-то оправдано. Заслон. Граница. Мол, чердак, серые, ваш, а ниже – ни-ни! Правда, есть в доме и без кошек-мышей немалые трудности. Кнопки дверных звонков приворовывают, в лифте воняет не легче, чем в публичном сортире, почтовые ящики нет-нет, да и спалят в ночь. Да и как углядишь с одной кошкой за теми, кто за каждого отловленного сородича производит на свет божий дюжину новых? Это мне один старинный знакомый рассказал, настоящий дока по части мышей, преимущественно белых. Правда, передвигаются они у него странно, все по стенам да по стенам. И по потолкам. Но какое мне дело до мышиных заморочек?! Главное, что человек был в теме, а этот – в теме, и еще как!
– Находясь в пищевой цепочке, мыши защищают свой вид размером звена, то есть размножением. То есть сожрать всех разом немыслимо, и не разом, порциями тоже, – втолковывал он мне.
А я ему отвечал из своего опыта:
– В свое время, старина, и меня посещала мысль защититься как следует. Но не преуспел, один потомок, больше не получилось. Хоть и напрягался, как в горку на самокате… Ты что, совсем сбрендил? С какой мышью! Ну да, напоминает немного, если в профиль… Вы ее так в классе дразнили? Ха! А я не знал. Сейчас думаю – бог миловал. В смысле потомства. Или защитил.
Меня или от меня? Почти гамлетовский вопрос. В моей семье, раздельной, однако же, не настолько, чтобы жить припеваючи, вы услышите как минимум два варианта ответа. От мамы с бывшей женой и от дочери. Кстати, дочь я шутливо называю потомицей. Иногда мои женщины меняются ответами. Похоже, эта игра в «умнее мужчин по природе своей» им никогда не наскучит. Впрочем, мне она вовсе не докучает, привык уже. Что меня занимает, так это будущий выбор стороны внучкой. Хорошо бы третью построила. Внутри треугольника мне будет уютно. Я так думаю. Но…
«Что “но”»?
Но… допустим, что мышей в доме нет… Или есть, но на чердаке… Какого черта они ко мне под шкаф гадить повадились?! Такой подлый план без науськивания ни за что не сложился. Трудно, конечно, поверить в то, что кошка мышей такой вот особой данью обкладывает. Но ведь так хочется!
Каждый день вижу кошку на одном и том же месте, в неизменной, можно сказать, позе. Нюансы – в какую сторону смотрит хвост? – меня не волнуют. Наши встречи неизбежны, поскольку живу я на третьем этаже и лифт бойкотирую. Считаю его недопустимой слабостью. Засранной четвероногой домашней живностью, размалеванной такой же двуногой… недопустимой слабостью. Пусть и с тяжелого похмелья. Никто по внешнему виду не догадывается, но я всё еще чувствую себя крепышом, хотя и не очень понимаю, зачем крепкому организму маскироваться под тщедушное тело. Время сейчас неразборчивое, слабака раньше других затопчут. Однако же тонус дает мне ощущение «затаившегося».
«То есть я, как и кошка, в засаде? Хорош гусь!»
«Всю живность, что знал, перебрал?»
Кошка пристально всматривается в мое лицо. Иногда под этим взглядом мне становится неуютно. Чувствую себя Зимним, Аврора как-никак. Однажды был случай, подумалось, что кошка одно из немногих существ, все еще находящих в моем лице бесспорные признаки человеческого. И обнаружение этих черт отталкивает ее от меня. За это я на нее не сержусь, понимаю: не лучший путь обрести приязнь ежедневным напоминанием, что кто-то животное. Впрочем, в симпатиях кошки я не больно-то и нуждаюсь. Потому что даже мимолетная мысль о таком немыслимом развороте – явное проявление слабости.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.