Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали - [27]

— А кто кроме Полетики тебе говорил об их отношениях? — спросил граф.

— Да пóлно, вся дворня знала. Особенно когда из постели Пушкина вытряхнули потерянный крест-шнурок Александрин. Наталья в то время рожать готовилась, а этот «африканец» без постельных утех вообще обходиться не мог. — И дальше неделикатно продолжил: — Не повезло Жоржу, что раньше не хлопнул его кто-то другой.

— А что тебе Дантес говорил: действительно не хотел убивать — целил в ногу?

— В бедро. Да снег неровный под ногами, Пушкин уже вскидывает с пистолетом руку... получилось, на беду, выше — в нижнюю часть живота. Эх, господа, нелепость, и всею душой жалко обоих. — Он обратился к графу. — Между ними шагов двенадцать было, Пушкин почти бежал с открытой грудью, ну что за расстоянье для любого конногвардейца с двенадцати шагов в эту грудь не попасть?

— Действительно не задача, — согласился граф.

Не скоро еще, но через какое-то время, наш замечательный философ Владимир Сергеевич Соловьев — сам незаурядный поэт — напишет две статьи: «Судьба Пушкина» и «О поэзии Пушкина». В одной он убедительно скажет, что Пушкин стал жертвою двойственного чувства: презренья и нелюбви к Высшему свету и невозможностью жить без его мнений о себе, требованием любви и почитанья от этих «нелюбимых и презираемых». И матушка, помню, в детстве еще моем, как-то сказала: «Он был сам у себя рабом». А во второй статье Соловьева последовало шокировавшее общество утвержденье о том, что Пушкин обладал незначительной личностью, в контрпример приводились Мицкевич и Байрон. А Пушкин, — писал философ, — был гениальным художественным фильтром: всё, что его касалось, впитывалось им и возвращалось уже в замечательно художественной форме, но о значительной личности говорить нельзя.

Публика, в большинстве, тогда очень обиделась.

Но все-таки о причинах дуэли — тут столкнулись два мнения.

Граф утверждал, что Наталья была абсолютно и по уши влюблена в Дантеса, он, как старейшина, мог лучше об этом судить по разговорам и впечатлениям тогдашнего общества.

— Ведь не приняла родную сестру после ее брака с Дантесом. Те приезжают с визитом вежливости, и кто не принимает? — голос графа дрогнул слегка. — Ладно бы Пушкин, родная сестра просит вон!

Именно факт, говорил граф, что Наталья может стать легкой добычей Дантеса, и не менее важно — этому непременно же придадут огласку, не давало Пушкину уже и минуты покоя. Больше всего он боялся быть опозорен, хотя желающих опозорить его было, этак, в десяток раз меньше, чем поэту казалось.

Александр Васильевич Трубецкой выдвигал объяснение совершенно иное — Пушкин панически боялся расстаться с Александрин, которую хотели забрать с собой Дантес и Екатерина заграницу. Ссылки на то, что с поездкой в том, 1837 году, у них не получалось, Трубецкой считал просто смешными, потому что в сознании Пушкина всё могло быстро перемениться, а так и в действительности способно было произойти. Александрин действовала на поэта почти магически, и наслаждение от нее, возможно вполне, он получал большее, чем от своей жены.

— Александрин, надо сказать, была по натуре диктатором, причем из тех, чьей воле охотно идут в подчинение. Она имела почти безграничное влияние на Наталью, которая не мыслила ей возражать, а тем более — ссориться.

— Еще говорят — Пушкин не допустил Александрин попрощаться с собой перед смертью? — откуда-то вспомнил я.

— Да, Сергей. Но таков был регламент. Николай I тоже не разрешил Вареньке Нелидовой попрощаться с собой, хотя она была не просто любовницей, а глубоко любимой его женщиной.

Опять эпоха: Нелидова жива и еще не стара. Фантастические люди отмечали Россию — Нелидова отдала на благотворительность все 200 тысяч рублей оставленные ей Императором и осталась ни с чем. И даже без крыши над головой — у нее не было наследственного особняка, имения, дома. Ее приютила — кто?.. да, Александра Федоровна — они всей душой любили одного и того же человека.

— А как же то письмо, — полюбопытствовал я, — где Пушкина называли рогоносцем? — и граф с Трубецким снисходительно улыбнулись.

— В тот день, — сказал Трубецкой, — еще пять человек получили такие же письма. Сделаны по известной всем трафаретке, кажется, она называлась Венскою шуткой. Друг Пушкина Вяземский тоже эту дрянь получил. А рассылали известные «золотые мальчики»: Урусов, Долгоруков...

— Гагарин, — добавил граф, — отец друга твоего, Саши.

«Ах, у Сашки, стало вдобавок, дурная наследственность».

Граф сказал дяде, а тот передал мне, он просит после проводов гостей немного нас задержаться.

И вот, через сорок минут мы в кабинете у графа, они с дядей курят дорогие сигары, аромат которых даже мне — некурящему — доставляет удовольствие.

— Вот какая история, друзья мои. Генерал-лейтенант в отставке — бывший мой подчиненный — умер неделю назад. Помещик он был состоятельный, если не сказать богатый — две тысячи душ.

— Отчего умер? — спросил дядя.

— Сердечник. Он и из армии ушел прежде срока из-за сердечных припадков. Врач и говорил в последнее время, что жизнь его ненадежна очень.

— Так-так, простите, что перебил.

— Жены, детей у него не было. Из родственников — только племянница, дочь покойного брата. Жила она в Петербурге и преподавала в Смольном институте. — Граф поправил себя. — Я неправильно говорю в прошедшем времени...