Не трогай кошку - [4]

– Бриони?

– Да, я не сплю. Что случилось?

Но беда была уже здесь, в комнате. Она наваливалась на меня, бесформенная, как туман, бесцветная – ни темная, ни светлая, – без запаха, без звука, как парализующий спазм боли и смертельный страх. Меня прошиб горячий пот, ногти царапали простыню. Я села.

– Кажется, я поняла. Это папа... Наверное, ему снова плохо.

– Да, что-то случилось. Я не могу сказать больше, но тебе надо уезжать.

Я не стала спрашивать, откуда он знает. Все вытеснило ощущение горя и тревоги, и это чувство повлекло за собой действия: телефон, аэродром, тягостная, медленная поездка... Тогда у меня лишь мелькнула мысль: не было ли у моего отца дара Эшли? Ни разу ни единым намеком он не дал мне повода заподозрить этого, впрочем, и я никогда не рассказывала ему про себя. «Прочитал» ли мой возлюбленный его сознание или даже входил с ним в контакт? Но во мраке отпечаталось отрицание. И с этим отрицанием закончилась неопределенность, головоломка излишних сомнений, пронизывавших темноту, как нить другого цвета, вплетенная в ткань.

Неважно, как и от кого он узнал о беде. Это дошло до него, а теперь и до меня.

– Ты можешь прочесть меня, Бриони? Ты очень далеко.

– Да, я могу. Я поеду... Прямо сейчас, завтра... или сегодня? Рейс в восемь. Меня, конечно, возьмут... – Потом, с тревогой, всеми силами посылая мысль, я позвала: – Любимый! Затухая:

– Что, Бриони?

– Ты будешь там?

И снова отпечаток отрицания в темноте. Отрицание, сожаление, постепенный уход...

– Господи, – беззвучно проговорила я. – Когда же?

И тогда сквозь тьму проникло еще что-то. С силой раздвинув в стороны тучи смерти, пришли утешение и любовь, старомодные, как конфетти, сладостные, нормальные, давно и хорошо знакомые чувства. Словно тени роз с потолка пролили на комнату свой аромат. А потом не осталось ничего, кроме теней. Я была одна.

Я сбросила простыню и, завернувшись в халат, подбежала к телефону. Как только я коснулась трубки, он зазвонил.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

Он стоял у окна, всматриваясь в темноту. Придет ли она этой ночью? Если слышала новость, то, возможно, решит, что он не может ждать ее здесь. И с точки зрения приличий ему, конечно же, не следовало приходить...

Он нахмурился, закусив губу. Да, еще один небольшой скандал – ну и что? Так было в последний раз – и в самый последний раз будет примерно так же. Завтpa наступит для всего мира – сердитые голоса, смех, холодный ветер. А сегодняшняя ночь еще для них двоих.

Он бросил взгляд в сторону поместья. Над живой изгородью сплошной темной глыбой виднелись верхние этажи. Ни огонька. Нигде ни огонька. Взгляд задержался на южном крыле, где за темным окном лежал старик.

И словно дрожь пробежала по всему телу. Схватившись за шейный платок, он заметил, что руки трясутся. Она должна прийти. Боже, ей необходимо прийти! Он не вынесет ночь без нее. Его охватило страстное желание. Он почти физически чувствовал, как его призыв, вырвавшись наружу, влечет ее к нему.

ГЛАВА 2

Всех найди, кто здесь записан.

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт I, сцена 2

С Мадейры в Мадрид, из Мадрида в Мюнхен, из Мюнхена – на экспрессе в Бад-Тёльц, что в долине Изара. Прошло двадцать семь часов после звонка Вальтера Готхарда, и такси скользнуло в ворота санатория. Сам герр Готхард спустился по ступеням мне навстречу.

Двадцать семь часов – это слишком долгий срок, чтобы смог продержаться человек в возрасте под шестьдесят, со слабым сердцем, если его сбил на дороге автомобиль, а после этого ему пришлось пролежать на месте происшествия еще около четырех часов, пока его не обнаружили.

Джон Эшли не сумел продержаться двадцать семь часов. Когда я прибыла в Бад-Тёльц, он был уже мертв. Отец довольно долго оставался в сознании и разговаривал с Вальтером, а потом уснул и во сне умер.

Конечно я знала. Это случилось, когда я летела на самолете из Фуншала в Мадрид. А потом все было кончено, и я вычеркнула это из сознания и уставилась на облака, не видя их, в ожидании, со странным чувством онемения и расслабления, пока «Каравелла» бессмысленно и бесполезно приближала меня к его мертвому телу. И еще я ожидала, что появится мой возлюбленный и утешит меня. Но он не появился.

Вальтер и его жена были бесконечно добры. Они сделали все, что полагалось, приготовили все для кремации и позвонили нашему семейному адвокату в Вустер. Мистер Эмерсон, который занимался делами Эшли, должен был уже связаться с моим дядей Говардом, отцом близнецов и Френсиса. И конечно, Вальтер и Эльза Готхарды много часов за закрытыми дверями разговаривали с полицией.

Полиция задавала много вопросов, и большинство из них все еще оставались без ответа. Несчастный случай произошел на дороге из города сразу с наступлением сумерек. Этим же путем меня привезло такси. Ваккерсбергер-штрассе поднимается от сравнительно новых кварталов за реку через мост. У последнего дома шоссе вдруг превращается в проселочную дорогу, начинает петлять, становится узким и местами довольно крутым, извиваясь сквозь горную поросль. По словам Вальтера Готхарда, отец настолько окреп, что поговаривал о возвращении домой к лету. Отец спустился в город, чтобы кое-что купить, в том числе подарок Вальтеру – бутылку его любимого бренди, – и, очевидно, возвращался назад. Без сомнения, его подхватил автобус. Но когда автобус взобрался наверх, отца не оказалось. Судя по всему, мчащуюся мимо легковую машину на повороте занесло на обочину, и сильным скользящим ударом она отбросила вышедшего из автобуса отца с дороги, вниз по откосу к краю леса. Он ударился головой о дерево и потерял сознание, скрытый от дороги кустами. Машина скрылась, оставив его лежать в сумерках, и лишь через четыре часа его обнаружил мотоциклист, который наехал передним колесом на осколок бутылки от бренди. Откатив покалеченный мотоцикл, чтобы прислонить его к дереву, парень увидел в кустах моего отца. Сначала он принял его за пьяного – от одежды отца все еще разило бренди. Но у пьяного или нет, рана на голове почернела и покрылась коркой от запекшейся крови, и мотоциклист завилял по дороге на спущенном колесе, пока его не догнала машина и он не остановил ее.