Не той стороною - [134]

Файман был в магазине. Стебун прошел в магазин.

Торговец любезно изумился.

— Дорогой жилец! Уважаемый гражданин Стебун! Сядьте пожалуйста тут. Сюда, на стульчик… Это наш магазин.

— Спасибо, не беспокойтесь. Я с небольшой просьбой, если хотите мне помочь…

Он, пересиливая неловкость своего визита, усмехнулся, оглянул магазин и через стойку наклонился к торговцу.

Тот любезно затоптался, порываясь услужить такому жильцу, как Стебун.

Стебун сообщил:

— У вас освобождается та комната, в которой я прежде жил, так у меня просьба предоставить мне ее опять.

— Как! А та, в которой живете, разве не нравится вам?

— Нет, не то… Эту комнату я не освобождаю. Я женюсь и поселю там жену, а сам поживу опять в этом ящике, пока не устроюсь где-нибудь по-настоящему.

— А! Очень приятно, очень приятно, гражданин Стебун! Для вас, для хорошего партийца все сделаю. Как только уедет гражданин Кровенюк, можете комнату занимать, больше никого не допущу.

— Спасибо, гражданин Файман. Может быть, сегодня же, если удастся, я и приведу жену показать ей, где она будет жить.

— Когда хотите. Мешать не будем, ни вы нам, ни мы вам. Очень рады будем, что и вы семьянином становитесь!

Торговец извивался от полноты чувств.

Стебун еще раз поблагодарил его и ушел.

* * *

Льола готова была провалиться сквозь землю.

На двух-трех главполитпросветских собраниях сотрудников ей пришлось выступить с докладами по просьбе местной культкомиссии. На выступлениях в кругу сотрудников она обнаружила способность отстаивать ту точку зрения, к которой присоединялась. Резцова, по просьбе Стебуна старательно подталкивавшая Льолу к работе над своим мировоззрением, придралась к этому, и именно по ее наущению Льолу стали втягивать в выступления все чаще.

А теперь Резцова придумала новое. В Доме Союзов культотдел устраивал собрание фабрично-заводских культурно-просветительных комиссий для доклада о постановке заочного самообразования, и главполитпросветская секретарша объявила Льоле, что доклад придется делать ей.

Льола, услышав это предложение, отшатнулась от своей опекунши.

— Татьяна Михайловна, вы убить меня хотите?!

Но спорить с Резцовой, если она решила что-нибудь, было немыслимо.

— Милая Елена Дмитриевна! Если вы хотите быть только безголовой чиновницей — тогда дело ваше, а если вас интересует живое дело — то доклад сделаете, хотя бы все знали, что вы от роду немой человек и до сих пор слова не говорили. Собрание уже назначено, Ржаков будет занят, а я в этот же день делаю два доклада. Дайте послушать другого кого-нибудь хоть вечером!

— Ах, Татьяна Михайловна, да провалюсь же я с позором!

— Это касается вашей работы. Если она вам надоела, то так и говорите, поставим на всей нашей заочнообразовательной затее крест, и будете делать что-нибудь другое.

— Но, Татьяна Михайловна, может быть, кого-нибудь другого подговорите. Вы сумеете это сделать.

— И не попробую. Готовьтесь-ка лучше.

Резцова ушла, не слушая возражений. Пришел убедиться в том, что докладчица предупреждена о предстоящем выступлении, Нехайчик.

Блистая неисправимо своей, попрежнему щуплой внешностью, Нехайчик попрежнему же неисправимо искажал и теперь на свой манер каждое русское слово. В очках и под большой шляпой, в которую он не входил до подбородка только потому, что ее поддерживали гигантские кудри, — таким он был на фронте, когда гнал впереди себя казака против стрелявших белогвардейцев, таким его увидел Стебун, когда во время конгресса Коминтерна он делал из висячей зыбки распоряжения о расстановке плакатов на Доме союзов, таким явился он и теперь в сопровождении Резцовой к Льоле.

Резцова кратко сообщила:

— Это товарищ Нехайчик, сговоритесь с ним о собрании…

Льола приросла испуганно к стулу и через силу вымолвила, приглашая гостя сесть на стул.

— Пожалуйста, товарищ Нехайчик.

Укоризненно взглянув затем на самоуправно распоряжавшуюся ею политпросветчицу, она по необходимости обратилась к организатору профсоюзной культработы.

— Что же, товарищ Нехайчик, вы скажете?

— Товарищ Луговая, — излился Нехайчик, — мы будем устраивать вечер и постановка вашего доклада с участием всей культурно-просветительной работы. Такого инициатива заставили нас собрать заводских комитетов, сделать продвижение заочного самообразования, которое хотели развить и мы, и губком, и рабочие от своего инициатива… В четверг собрание будет состояться в лекционной комнате Дома союзов, и мы хотим, чтобы вы обязательно была… Товарищ Резцова сказала, что говорила вам…

Резцова вмешалась.

— Мы говорили об этом… Елена Дмитриевна уже готовится, товарищ Нехайчик. Если она не познакомит с работой комиссии товарищей, работающих в месткомах и фабкомах, нашей деятельности — цена грош.

Льола почувствовала, что Резцову не переупрямишь, и с отчаянием подчинилась.

— Что ж, хорошо, товарищ Нехайчик. Только снимаю с себя ответственность за то, что я наговорю.

— О, мы все там будем… Мы знаем, что вы первый раз на такой широкой собрании будете доклад делать. Я буду там и товарищ Резцова. Если у вас не удастся сказать настоящее, мы выступим и поправим.

— Хорошо! — согласилась Льола.

Она стала готовиться, про-себя заучивая систематическим повторением чуть не наизусть те аргументы и мысли, которые должна была сообщить собранию. Но делала это столько же в нерабочее время, сколько и между работой, в часы занятии, в антрактах от одного телефонного разговора до другого, используя свободные минуты между писанием бумажек и беседами с посетителями, являвшимися к ней по делам комиссии.