Не той стороною - [123]
Смышленые рабочие в свою очередь стали проникаться к нему тем особым отношением, которого не могли вызвать к себе ни глава завода — директор, ни выражавшие интересы рабочих представители завкома и ячейки. Русаков сплошь и рядом проявлял себя как ответственный за все дело завода преданный работе службист, и к нему стали обращаться за распоряжениями в наиболее критических случаях.
Однажды, после трех месяцев его работы, когда Русаков в слесарно-механическом отделении помогал бригаде токарей разобраться в чертеже, его разыскал прибежавший из литейного отделения чернорабочий Жаров.
— Александр Павлович, Кузьмин просил скорее позвать вас!
Русаков бросил объяснения, видя, что что-то случилось, и повернулся к ждавшему его рабочему.
— Пойдемте. В чем дело там? — спросил он Жарова, спеша перейти двор.
— Да в чем… Вагранку надо спустить, а литейщиков — один Перелешин.
— Как Перелешин? А бригада где?
— Пошли с секретарем на выборы: выбирать совет. Франц Антонович разрешил, а что из вагранки само польется сейчас — об этом даже не знал.
Русаков с осуждением качнул головой и быстрее зашагал. Вспомнил, что один литейщик, за переполнением комплекта артели, работал как кладовщик. Велел его позвать. Спросил:
— Кто еще в литейном есть?
— Ключкин один, составляет ведомость.
Русаков прибавил шагу и очутился в литейном.
Мастер Кузьмин уныло стоял возле вагранки с секретарем завкома Ключкиным, оставшимся в отделении Перелешиным и двумя чернорабочими.
Повернулся потерянно к Русакову, разводя руками по пустой мастерской, чтобы объяснить положение, и тревожно приблизился:
— Спускать, Александр Павлович? Когда возвратятся рабочие — неизвестно… Только вас и ждал, чтобы вы знали.
Он говорил о выпуске чугуна из вагранки в яму перед печью.
Русаков отрицательно махнул рукой, отвергая мысль о выливке расплавленного металла в землю. На выплавку двухсот пудов литья истрачена нефть. Вылить его и завтра опять тратить топливо — нелепо. Но и не выливать было еще хуже, ибо чугун должен был закупорить вагранку, когда остынет.
Следовало показать пример иного отношения к делу, и Русаков объяснил:
— Сейчас придет кладовщик Пастухов, он литье знает. Кроме того, Перелешин и нас двое. Вот уже четверо. На каждого по рабочему — восемь человек. Засучивайте рукава, товарищ Кузьмин, показывайте нам формовки, и начнем лить. Вы знаете, где какие формы заделаны?
— Знаю. Разносортна только в колодках. Маховичков десяток прачечных и гири для весов. В остальных во всех в земле коробки для счетчиков.
— Ну, разносортку мы отложим, а выльем чугун на счетчики. Это ОНИ? — он провел взглядом по земляному полу с сделанными на нем насыпями и воронкообразными норками, которые обозначали, что тут находятся выкроенные в земле, под ногами, формы для очередных отливок. Оглянул группу собравшихся к вагранке людей, сделал полукомандный жест:
— Товарищи, литейщиков нет, а литье готово. В формах — коробки для счетчиков. Вчетвером и с четырьмя помощниками надо постараться нам с этим делом справиться. Если этого не сделаем и чугун выльем, стыдно будет в глаза друг другу смотреть. Беритесь за ковши! Чесанем для примера другим, чтоб не уходить, пока не кончим!
Он обернулся к завкомщику, молодому человеку, остановившемуся мимоходом возле вагранки и судачившему с другими рабочими.
— Вы со мной, товарищ Ключкин!
— Я ведомость составляю, Александр Павлович! — подвинулся назад дрогнувший Ключкин.
Кладовщик Пастухов оглянулся на него, пренебрежительно собрал с верстака несколько пар рабочих рукавиц и стал их рассовывать Перелешину, Кузьмину, Русакову, себе, двум рабочим.
— Гайка слаба у Ключкина! — объяснил он ехидно.
— Гайка! Попробуй потаскай махину — язык и ты высунешь от храбрости!
Русаков, жестко покосившись, отвернулся от Ключкина.
— Не хотите? Ладно. Товарищ Нестеров, ко мне в пару!
Он взялся за шест-водонос, проткнув его в ушки ковша, надев рукавицы, и подождал, пока приспособился сделать то же рабочий Нестеров.
Мастер Кузьмин указал:
— По этому порядку льют две партии — Александра Павловича и Пастухова. По этой; — Перелешин и я с кем-нибудь.
Все подступили с ковшами к отверстию вагранки. Кузьмин, оставшийся без пары, оглянулся:
— Идете вы, что ли! — рассердился он на Ключкина. — Если не хотите — пошлите из механической кого-нибудь, сбегайте, пока я тут посмотрю.
Завкомщик хотел повернуться, но его пристыдила деловая решимость обступивших вагранку администраторов. Он вдруг ткнулся к рукавицам и оказался у ковша.
— Ну ее, табель! Обождет до завтра!
Долговязый черноусый Нестеров, нагнувшийся к устью вагранки, выбил оттуда затычку, и расплавленная струйка металла хлынула в ковш Русакова. Лишь только он наполнился, другой такой же ковш подставили под жолоб Кузьмин и Ключкин, Потом — Пастухов с чернорабочим. Наконец — и Перелещин с своей парой, забивший после наполнения всех ковшей отверстие вагранки кляпом.
Заплясали по стенам тени рабочих пар, сцепленных водоносами и понесших в разные стороны полутемного литейного сарая четыре светящихся солнечным тестом кадки. Подходя к норкам, литейщики отливали в них порции кипящего металла, осторожно обходили наполненную форму и передвигались к следующему земляному городку.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.
Сборник писем к одному из наиболее выдающихся деятелей поздней Римской республики Луцию Лицинию Лукуллу представляет собой своего рода эпистолярный роман, действия происходят на фоне таких ярких событий конца 70-х годов I века до н. э., как восстание Спартака, скандальное правление Гая Верреса на Сицилии и третья Митридатова война. Автор обращается к событиям предшествующих десятилетий и к целому ряду явлений жизни античного мира (в особенности культурной). Сборник публикуется под условным названием «Об оружии и эросе», которое указывает на принцип подборки писем и их основную тематику — исследование о гладиаторском искусстве и рассуждения об эросе.
Книга рассказывает о выдающемся советском полководце, активном участнике гражданской и Великой Отечественной войн Маршале Советского Союза Иване Степановиче Коневе.
Он стоит под кривым деревом на Поле Горшечника, вяжет узел и перебирает свои дни жизни и деяния. О ком думает, о чем вспоминает тот, чьё имя на две тысячи лет стало клеймом предательства?
Исторические романы Георгия Гулиа составляют своеобразную трилогию, хотя они и охватывают разные эпохи, разные государства, судьбы разных людей. В романах рассказывается о поре рабовладельчества, о распрях в среде господствующей аристократии, о положении народных масс, о культуре и быте народов, оставивших глубокий след в мировой истории.В романе «Сулла» создан образ римского диктатора, жившего в I веке до н. э.
Кем был император Павел Первый – бездушным самодуром или просвещенным реформатором, новым Петром Великим или всего лишь карикатурой на него?Страдая манией величия и не имея силы воли и желания контролировать свои сумасбродные поступки, он находил удовлетворение в незаслуженных наказаниях и столь же незаслуженных поощрениях.Абсурдность его идей чуть не поставила страну на грань хаоса, а трагический конец сделал этого монарха навсегда непонятым героем исторической драмы.Известный французский писатель Ари Труая пытается разобраться в противоречивой судьбе российского монарха и предлагает свой версию событий, повлиявших на ход отечественной истории.