Не только память - [26]

* * *

Я видел построенный нами госпиталь в конце 1958 года. Он казался тогда встрепанным, не очень красивым, с торчащими повсюду пучками арматуры и темными пятнами кирпичной плоти между бетонных костей. Свободное пространство занимали навесы мастерских и складов, урчащие бетономешалки и другое крупногабаритное добро, неизбежное при всяком строительстве.

Я несколько дней пробыл тогда на постройке и запомнил госпиталь таким, каким он был в те дни. И если я вспоминал о нем в Москве ли, в Рангуне, — то видел его недостроенным и шумным.

И поэтому теперь я даже не узнал главного корпуса, хотя уже в пятьдесят восьмом он был подведен под крышу. Госпиталь забыл, как его строили. Он стоит, белый и большеглазый, открытый ветру с долины. Далеко внизу голубые озера, облака проходят совсем низко над головой и идут к синим горам. И кажется — госпиталь плывет над горами, а не облака над ним.

Пожалуй, госпиталь — самое большое здание в Шанском государстве. В нем есть главный, трехэтажный, корпус, в котором находятся кабинеты врачей, приемные, процедурные — вся поликлиника. Там же, на втором и третьем этажах, хирургическое отделение, отоларингологическое, глазное. А за главным корпусом, привязанные к нему, словно буксиром, крытыми галереями, плывут другие корпуса — двухэтажные. Стационар рассчитан на двести коек.

Мы присели на скамейку перед входом. Оказалось, мы попали в обеденный перерыв, и наши врачи должны приехать через полчаса. Надо признаться, эти полчаса мы просидели на скамейке, почти не разговаривая, не двигаясь, — отдыхали и просто получали удовольствие от того, что дышим таким свежим воздухом. Тут стояла та тишина, которой хочется после деловой сутолоки большого города, тишина, о которой с тоской вспоминаешь, задыхаясь на пробензиненных улицах, тишина, от которой, правда, вскоре хочется убежать, потому что она часто означает одиночество, усыпляет, зовет отдохнуть, успокоиться.

Интересно, кто они, наши врачи, работающие здесь? Как они справляются с этой тишиной? Ведь некоторые из них живут здесь больше чем по году.

У себя дома, в Москве, или Красноярске, или в Каховке, ты находишь друзей с детства, выбираешь их из тысячи людей, выбираешь не спеша, годами, со своих первых шагов и до старости. А здесь два десятка советских людей по году, по два живут в маленьком даже по бирманским масштабам городке среди людей, говорящих на чужом языке, следующих своим незнакомым и часто неприемлемым для нас обычаям, живут в сложном мире, где еще силен феодализм, есть князья, где в горах некоторые племена только выходят из первобытно-общинного строя, где социализм — дело будущего и сторонникам его не всегда легко работать. И в таких местах даже больше, чем в дальнем походе, проверяются человеческие отношения, умение жить среди людей и с людьми.

Как наши врачи находят общий язык с окружающим миром? Чем дышат, как трудятся? Я не надеялся найти ответ на все эти вопросы. Но за те несколько дней, которые мы должны были провести в Таунджи, кое-что узнать можно было. Или почувствовать.

Кофейный ЗИМ выехал из-за поворота и свернул на дорожку к главному корпусу. Затормозил. Мы встали.

Предстояла встреча с послами Советского Союза в этой далекой стране.

Послы горохом посыпались из машины. Оказалось, их там человек десять — весь советский персонал. Встреча вышла недостаточно солидной, но была радость. Тишины — горной, завлекающей, смирной — как не бывало.

— Добрый день, товарищи, — сказал Лев.

— Здравствуйте.

— Добрый день.

— Вы из Рангуна?

— С большой земли?

— Письма привезли?

— Газеты свежие есть?

— Вы больные или в командировку?

— А мы сначала подумали, что больные. К нам из Рангуна часто приезжают.

Нам были рады, и как-то получилось сразу, что мы попали домой, к своим. Не к тоскующим в одиночестве, а в коллектив, который с таким же успехом мог встретиться нам дома.

— Так как же вы писем не привезли? — сказала обиженно девушка с тяжелым венком кос. — Не может быть, чтобы почты не было.

— Мы уже вторую неделю к вам едем, кружным путем. Даже газет три дня не видали. Выезжаем рано, а приезжаем, когда все газеты местные распроданы. От вас ждем новостей.

— Так чего же мы стоим, — произнес самый солидный из врачей. — Давайте знакомиться. Нечитайло.

— Плаксина, хирургическая сестра, — сказала девушка с косами.

— Матвеев, отоларинголог, — высокий, худой, с добрым, чуть рассеянным лицом. Таких в школе зовут очкариками.

— Митрофанов, стоматолог, — резко очерченное лицо и смешинка в глазах.

— Волчков…

— Серебренников…

— А теперь простите, но врачам нужно быть на боевых постах, — улыбнулся Нечитайло. — Так что я вас попрошу ко мне в кабинет. А вечером, надеюсь, все встретимся. Новости узнаете. У нас «Правда» есть свежая — недельной давности.

В кабинете Нечитайло, надевая халат, спросил:

— А что нового в Рангуне, дома? Ведь для вас, наверно, дом — это Москва, а для нас есть промежуточный дом — Рангун. Там много наших. Кино бывает и вечера отдыха. И месткомовские собрания в клубе не умещаются.

Мы рассказали о рангунских новостях.

— Ну, у нас никаких особенных новостей нет. Работаем. Каждый ведет прием в поликлинике и отделение в стационаре. А кроме того, передаем опыт своим ассистентам. Впрочем, наши врачи лучше меня расскажут, как это у них получается. Бирманскими коллегами мы довольны, они нами, по-моему, тоже. Об остальном судить надо по результатам работы. Вылечили человека, победили смерть — честь нам и хвала.