Не теряя времени. Книжник - [39]

Женщина тоже была совсем одинокой, и Ковбой во сне хотел написать ей, но ничего не получалось. Он потратил уйму времени, пытаясь выразить в письме, до чего она хороша, и вызволить ее письмом из одиночества. Он перепробовал тысячи слов, извел сотни бумажных листов, но такое письмо, как хотелось — и ему, и, он чувствовал, ей, — не писалось никак.

Не раз он порывался бросить, но тут она смотрела на него так грустно и доверчиво, с надеждой и тревогой, будто знала, как нелегко ему приходится, как трудно подобрать слова, и ободряла, не давала отступиться.

Ковбоя равно трогали и красота, и одиночество той женщины, и он старательно писал, писал, писал… и все напрасно.

Прошел месяц, и первой проснулась Фонтанна.

Открыла глаза — на дворе зима.

Ей было холодно.

Хотелось есть.

Хотелось Бена.

Фонтанна потянулась крепко, сладко, за целый месяц сна, пощупала лицо — все зажило, залезла под обжигающе горячий душ и потеплей оделась.

Потом уселась на кровать и стала ждать. Ждать чуда.

И вот она его услышала: что-то покатилось по полу, потом увидела: блестящая, круглая чудная… банка овощного рагу!

Ее принес Ковбой для Билли, но Билли к ней не прикоснулся, поскольку его уже не было дома, и банка долго дожидалась своего часа. Фонтанна подняла ее и в кои-то веки возрадовалась тому, что у ее кота такие причудливые вкусы.

«Рагуша — вот как его надо бы назвать!» — подумала она, весело орудуя консервным ножом.

Теперь, когда она согрелась и наелась, неутоленной осталась только жажда Бена.

Она снова уселась и снова стала ждать. Ждать телефонного звонка. А пока его нет, решила навести порядок в скопившихся за месячную спячку снах, прикидывая, как бы рассказать их Бену, чтобы не было скучно. Она старалась выкинуть из памяти кошмары первых дней и удержать видения последних.

Через несколько часов проснулся Бен.

И сразу посмотрел на свои часы — узнать, какое число.

— Тридцать три дня, — проговорил он после сложных подсчетов, и эта цифра ничего не всколыхнула в его памяти.

Пару секунд он полежал, уставясь в потолок, потом вскочил, как встрепанный, и бросился звонить Фонтанне.

Она взяла трубку с первого звонка:

— Как поспал?

— Бегу к тебе!

— Постой!

— Что?

— Как ты одет?

— Как был, когда ложился.

— Тебе не холодно?

Тут Бен заметил, что дрожит.

— Пожалуй.

— Ты ел?

Он понял, что ужасно голоден, но еще прежде, чем понять, сказал:

— Я умираю с голоду!

— А у меня еще рагу осталось, — Фонтанна улыбнулась в телефон. Она представила себе, как бы она на месте Бена обрадовалась при таком известии.

— Бегу к тебе! — повторил Бен, именно так и радуясь, и повесил трубку.

Поспешно одеваясь, Бен сообразил, что целый месяц не курил. Он порылся в карманах, нашел сигарету и, закуривая, пробормотал:

— Недаром говорят, первая, как проснешься, самая лучшая…

* * *

На непостоянном расстоянии от тех мест отставной почтальон по праву не погиб от холода, проснувшись, будто кто его толкнул, на скамье-качалке у себя на террасе.

Он сел и долго созерцал свой сад — густые джунгли во власти злой зимы и запустенья. И по лицу его струились слезы.

Ковбой все утро просидел на качалке, глядя на замерзший сад, и проплакал. Он плакал не спеша, спокойно, пока не вытекли все слезы и не выплакалась горечь о былой любви.

А после встал и в глубоком раздумье направился в дом.

Там он надел просторное пальто и, уйдя еще глубже в раздумье, приготовил себе плотный завтрак из всего, что нашлось под рукой.

Забившись глубже некуда в раздумье, он вышел завтракать в саду.

И наконец, решившись, встал и ринулся за инструментами.

— Ну, хватит! — крикнул он, врубаясь в заросли крапивы.

* * *

Бен, все еще дрожа, с сигаретой в зубах, шел по пустынной улице и вдруг увидел: навстречу по другому тротуару шла Фонтанна.

Шла в облачке пара, так быстро, как могла идти, держа в руках кипящую кастрюльку. А в зубах — деревянную ложку.

Они остановились друг напротив друга и бросились навстречу через улицу.

Бен снял крышку с кастрюльки, схватил большую ложку и жадно принялся уписывать рагу, глазами же он пожирал Фонтанну. Фонтаннин рот, едва избавившись от ложки, расплылся до ушей.

И так они стояли среди улицы, окутанные паром, Бен с деревянной ложкой, Фонтанна с солнечной улыбкой.

Стояли и стояли среди улицы, окутанные паром.

Но вот кастрюлька выпала из рук Фонтанны, а Бен швырнул подальше ложку.

И они бросились в объятия друг друга и сжали их так сильно, что, продавившись друг сквозь друга, очутились стоящими спиной к спине.

На секунду они растерялись.

Потом повернулись.

И горячо поцеловались.

Пока Фонтанна с Беном обнимались, через улицу метнулась тень, схватила ложку и кастрюлю и исчезла.

В кастрюле оставалось еще порядочно рагу — бомж не поверил собственным глазам, когда увидел, что она упала.

Бен с Фонтанной замерзли и пошли быстрым шагом. Пошли куда глаза глядят, сияя и стуча зубами.

Фонтанна потянула Бена за руку и припустила еще быстрей.

— Я была птицей, — тараторила она, вся дрожа, — кружила в воздухе и приземлилась на твою ладонь. Ты побежал — я стала ланью и поскакала рядом. Мы добежали до моря и прыгнули в воду — я обернулась тюленем. Мы вместе плыли под водой и доплыли до острова, а там был лес. Я превратилась в обезьянку-бонобо, ты тоже, и мы резвились, лопали бананы и то и дело боноболюбились.