Не ссорьтесь, девочки! - [93]

— Что снимаем? Почем нынче продажные перья у рыцарей независимой вещалки? — спросил он у ближайшего репортера.

Жорик подпрыгнул и увидел подъехавший к отелю лимузин, из которого выходил Никита Михалков. Режиссер, актер, продюсер и видный общественный деятель замер на несколько секунд, будто жмурясь на солнце, оценивая толпу поклонников, и дал себя сфотографировать для вечности и вечерних газет.

Толпа уже обступила его со всех сторон, взяла в кольцо. Он добросовестно раздает автографы, пожимает людям руки. Дамы закатывают глаза и восторженно визжат. Никита Сергеевич любит снимать кино и умеет это делать, но и подобные мгновения радуют его. Жаль, что они быстротечны. Насколько они быстротечны, Никита Сергеевич еще не догадывается. Через толпу к нему пробирается Жорик.

— Пропустите! Пропустите меня! А ну, дорогу таланту! Дайте настоящему таланту пробиться к бездарности!

Жорик уже совсем близко. Знаменитый режиссер уже слышит его голос и обеспокоенно поднимает голову от собственной фотографии, на которой только что расписался.

— А ну, посмотри мне в глаза и скажи, что фильмы у тебя — дерьмо! — кричит Жорик. — Потому что ты — выскочка и бездарность! Ну что ты снял?! Ну что ты снял?! Расскажи народу, где ты воруешь идеи!

— Соотечественники, — начал Михалков недоуменно, но договорить не успел.

— А вот я сейчас тебе от имени соотечественников!

Жора примерился и плюнул в знаменитость. И он точно попал бы, но один из милиционеров, обеспечивающих правопорядок, успел загородить обескураженного Никиту Сергеевича. Плевок пришелся прямо в глаз блюстителю порядка.

В бывшем «Тату-салоне», а ныне творческой студии Юли окон не было, только небольшой квадратик под потолком. Но этот квадратик выходил на Невский. Обычно сюда не долетали иные звуки, кроме тяжелого и однообразного гула улицы, да и тот Юлька забивала оглушительной музыкой. Но сегодня она услышала необычно громкие крики и многоголосый хохот. Юля подставила табурет, встала на него и высунула на Невский пол-лица — целиком оно не помещалось в маленькое оконце. Одним глазом она успела заметить, как Сонькиного беспутного мужа Жорика крутит милиция и засовывает в газик. Юлька спрыгнула с табурета, схватила телефон и защелкала кнопками.

Не помирились. Дали детям по подзатыльнику и стояли теперь на противоположных сторонах улицы, ловили машины — Соня с Леркой в одну сторону, Нонна и Миша — в обратную.

У Соньки зазвонил мобильный.

— Алло! Что? Что?! Что?!!

Соня хватается за сердце. Нонна замечает, как подругу качнуло. И, забыв, что несколько минут назад клялась вычеркнуть ее из списка живущих, что для нее предатели — вне закона, встревоженно кричит:

— Софа, что?

— Жорика милиция задержала, — кричит через улицу Соня.

Нонна перебегает улицу и хватает подругу за руки.

— За что?

— Плевался.

Лера и Миша удовлетворенно перемигиваются.

Лосева хохотала над газетой. Там красовался растрепанный Жорик, во всегдашней своей тельняшке. Подпрыгивал, чтоб дотянуться если не пламенным глаголом, то хотя бы плевком, до красивого и мужественного лица Никиты Сергеевича. Лосева любила Михалкова, и если бы не это обстоятельство, то она просто восхищалась бы Сониным мужем. Конечно, жаль, что именно любимый народом Н. С. Михалков стал мишенью для Жориковой выходки, ведь на его месте мог оказаться любой другой признанный мастер. Но Жорик насмешил.

Лосева подошла к подругам и кинула на стол газету.

— Тебе смешно, — мрачно отозвалась Соня. — А как мы его вызволяли! Целая сага была.

Эпопея освобождения Жорика действительно была не из приятных. Не могли утрясти дело банальной взяткой, так как бунтарский дух не покидал его даже в милиции. Пока Жора томился в застенке, ожидая приезда Сони, он пел революционные песни и декламировал Пушкина, которого в мирной жизни ненавидел. Но сейчас поэт пришелся к месту, и мятежный авангардист Жорик выкрикивал:

— Не пропадет наш скорбный труд и дум высокое стремленье! Из искры возгорится пламя! Оковы тяжкие падут! И на обломках самовластья напишут наши имена.

Он кричал о том, что надо расшатывать устои традиций, и милиционеры заподозрили призыв к государственному перевороту. И уже было собирались передать Жорика другим структурам безопасности, но прибыли три сказочные феи и вымолили ему свободу, уверяя, что он просто городской сумасшедший.

— Зато он прославился своим дурацким поступкам, — смеется Лосева.

— Лося, он даже спасибо не сказал! — в отчаянье кричит Соня. — Он горд собой несказанно. Я ему говорю: «Жора, как же так?! Никита Михалков снял „Рабу любви“! За „Механическое пианино“ вообще можно жизнь отдать». А он говорит: «Вот ты и отдавай».

— Придурок, — качает головой Юля.

— Он просто несчастный, — защищает Жорика Нонна.

Лосеву зовут к телефону, и она уплывает, как большая рыба. А Соня вдруг говорит:

— Получается, что если бы Жорик не плюнул в Михалкова и не загремел бы в ментуру, мы и не помирились бы?

— Ужас! — Нонна осознает произошедшее. — Нас ведь дети пытались наши помирить, а мы, как последние стервы, отказывались!

— А я вот все думаю, как этому мерзкому бабнику Шестаковичу удалось нас рассорить? — спрашивает Юлька.