Не смогу жить без тебя - [12]

— И ты заменила меня в компании? — спросил он, когда они стояли в огромной комнате высотой три этажа. Этой комнатой он раньше гордился. Архитекторы осуществили его задумку сделать современными и воздушными три верхних этажа купленного им старинного особняка, сохранив при этом элементы исторического декора.

Но в тот день все его внимание было приковано к Сьюсан. Горло першило после пресс-конференции, он чувствовал себя не в своей тарелке, пусть он и стоит посередине своей комнаты в своем доме.

Наверное, он больше нигде не ощутит себя дома. Наверное, проблема в этом. Но в его душе не осталось ни единой частички, которая хотела бы вернуться в горы Айдахо. Хотя как ему жить в Риме, в его доме, он тоже не знал.

А вот его жена, которую он едва знал, чувствовала себя намного увереннее, чем он. Это угнетало.

— Тебя никто не заменял, — ответила ему Сьюсан, когда они остались одни в пентхаусе. Она была одета в очередной черный ансамбль. У нее что, нет ничего другого? Единственный яркий цвет — золото ее волос и голубизна ясных глаз. Она не просто красива. Она поразительна. Не найдется мужчины, который ее недооценил бы.

— Пожалуйста, не надо меня успокаивать, — сказал он.

Она подняла брови, и он почувствовал раздражение оттого, что не знает ее настолько хорошо, чтобы понять выражение ее лица.

— Ты умер, не успев переделать свое завещание, Леонидас. А это означало, что все перешло ко мне. Я не увидела никакой особенной причины назначать нового президента или главного исполнительного директора, лишь бы заполнить должность. За эти годы было много кандидатов, как ты понимаешь. Но ни один не был тобой.

— Прошло четыре года… целая вечность. Какой смысл ждать? Наверняка один из моих кузенов…

Она сдержанно улыбнулась:

— У твоих кузенов слишком много идей и еще больше желания качать свои права, но вот чего у них нет, так это умения. — Сьюсан повела изящным плечиком. — И к несчастью для них — хотя они и Бетанкуры по крови, — решающий голос был у меня.

Да… Недооценивать его удивительную жену было бы неразумно.

Сьюсан шла по центральному проходу административного этажа. На ней очередной темный наряд: черные сапоги и платье чернильно-синего цвета, чуть светлее цвета сапог. Сапоги были на очень высоких каблуках, но она шла в них так же уверенно, как и тогда, спускаясь вниз по горной тропе. Крошечные рукава платья едва прикрывали плечи, вся ее тонкая фигурка — воплощение женственности и элегантности.

Ему захотелось снова насладиться ею, узнать, есть ли разница между изысканной внешностью и сильным характером его жены.

Кажется, что тягу к ней ему не обуздать. Он убеждал себя, что очень долго обходился без женщины, она разожгла в нем похоть, и больше ничего. Ничего личного. Не может быть ничего личного.

Личное не для него. Всегда исключительно бизнес.

Леонидас смотрел, как Сьюсан, улыбаясь, шла по длинному холлу. Не сказать, что очень доброжелательно. Скорее холодно.

Вдова Бетанкур.

— Я была почти ребенком, когда мы поженились, — сказала она ему где-то над Атлантическим океаном, когда они летели в Рим на личном самолете Бетанкуров. Она разговаривала с ним ровным, хорошо поставленным голосом. Наверняка она так же гладко и легко произносит слова и на других европейских языках. — В первый год после твоего исчезновения единственное, что меня занимало, — это мое горе.

Леонидас хрипло рассмеялся:

— Какое горе? Насколько я помню, мы были едва знакомы.

— Но этого не знал никто, — спокойно ответила она. — А если кто-то и сомневался, то их слово было против моего. Я была твоей вдовой, и в моих руках осталось твое состояние и твоя власть, так что не имело значения, о чем думали люди. Значение имело то, что сказала я. А я сказала, что мое горе такое глубокое, что я и подумать не могла о том, чтобы назвать твоего преемника.

Леонидас представил себе свою компанию — и семью — после своей смерти. Его интриганы кузены решили, что это божественное провидение, и у них наконец-то появилась возможность прибрать к рукам то, что они долгое время считали своим. А его мать, мастер манипуляций, несомненно, хотела укрепить свое влияние, но, разумеется, оплакивала его… по крайней мере на публике, чтобы привлечь внимание. В своих театральных выходках Аполлония Бетанкур не знала себе равных.

А ненасытный совет директоров был готов ухватить каждый евро из любой возможной сделки. Там образовывались альянсы, чтобы сокрушить соперников и забрать то, что принадлежало Леонидасу.

Все они были пресытившимися фальсификаторами, известными своей способностью к манипулированию кем угодно и в любой ситуации, лишь бы получить выгоду. Они принадлежали к самой развращенной богатой элите Европы, упиваясь тем, чем владели, и походя разрушая жизни других.

А получилось так, что их всех переиграла девятнадцатилетняя девочка.

У Леонидаса это вызвало улыбку.

— Значит, ты оплакивала мою безвременную кончину. Ты горевала намного дольше, чем от тебя ожидали, учитывая то, что наш брак длился менее одного дня. И, судя по твоему темному наряду, ты продолжаешь скорбеть.

— Горе остается с человеком до тех пор, пока само не проходит, — мягко заметила Сьюсан, скорее себе, чем ему. И улыбнулась — умные голубые глаза блестели. — А кто может сказать, как горюет другой человек? Или когда надо перестать горевать?