«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения» - [54]

Дорогой Георгий Викторович.

Искренно Вас благодарю за Ваши ценные для меня сведенья. Я напишу Берлину и пошлю ему «Ульмскую ночь», но надо сначала ее выписать из Парижа, — у меня нет ни одного экземпляра, хотя я уже немало купил на свои деньги. Покупал в Париже, так как там книги Чеховского издательства без скидки продаются дешевле, чем в Нью-Йорке со скидкой. Странные люди в Чеховском издательстве: они, как американские издатели, дают авторам бесплатно по 6 экземпляров, между тем у американцев книги действительно продаются, тогда как у них, верно, в большинстве лежат на складе, а когда издательство кончится, будут, верно, распродаваться за гроши кучами, наспех.

Будем надеяться, что сообщенные Вами сведения Полякова и Варшавского верны, но мои сведенья другие. Александрова совсем недавно мне сообщила, что никаких денег они не получили, а о Черчилле и об его ходатайстве впервые слышат. Бедный Берлин[469] напрасно распустил эти всех взволновавшие слухи, — говорю «бедный», — его на днях разбил удар (теперь, кажется, есть улучшение).

Я не отказывался написать Даманской приветственное письмо (и послал для нее С. Прегель небольшую сумму), но письмо пошло не через комитет (т. е. не для сообщения в газетах), а после юбилея и совершенно частное. Сказал настоящую причину Софье Юльевне: я в последние три года отказался от участия в юбилеях трех вполне почтенных политических людей, только очень поправевших; не могу публично чествовать и Августу Филипповну, которая вдобавок не только слишком полевела, но и писала о «пресловутых зверствах» в СССР. Потом она мне в письме сообщила, что написала это «из озорства», но все же зачем чествовать «озорников»? Лично против нее я, разумеется, ничего не имею и об «озорстве» никому, ни Прегель, ни кому-либо другому, кроме Вас, не писал и не говорил. Кстати, знаете ли Вы, какую загробную неприятность ей учинил Александр Блок? Она недавно писала о нем в «Русских новостях»[470] с упоением. А Глеб Струве в ответ напечатал выдержки из напечатанных писем Блока, где он чрезвычайно презрительно говорит о «разных эмигрантских Даманских» и что-то приводит из ее статей[471]. А.Ф. <Даманская> возмущенно запросила меня, читал ли я «неслыханную низость», напечатанную о ней Струве (о Блоке не упомянула).

Оба шлем Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания. Еще раз спасибо.

Вы ошибаетесь: Вера Николаевна очень довольна Вашим письмом об И<ване> А<лексеевиче>.

109. Г.В. АДАМОВИЧ — Т.М. АЛДАНОВОЙ. 31 декабря 1955 г. Париж

7, rue Frederic Bastiat Paris 8e 31/XII-55

Дорогая Татьяна Марковна

Шлю Вам и Марку Александровичу самые искренние и лучшие пожелания к Новому году. Очень жалею, что не попаду на этот раз в Вашу чудную Ниццу (знаю, что Вы другого мнения!) на праздниках. Надеюсь, М<арк> А<лександрович> хорошо доехал. Я рад был видеть, что у него прекрасный вид et qu’il etait tres en forme[472]. Если буду жив, надеюсь быть в Ницце летом.

Ваш Г. Адамович

110. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 11 февраля 1956 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 11/II-56

Дорогой Марк Александрович

Получил сегодня письмо от M-me Lesell, которая пишет, что видела Вас на русском спектакле. С удовольствием узнал, что, значит, Вы здоровы и благополучны. Надеюсь, что и Татьяна Марковна — в добром здравии. У нас тут — Сибирь и Северный полюс, что еще усиливает мою обычную «ностальгию» по Ницце.

Хочу спросить у Вас мнения и совета по делу, о котором, впрочем, мы с Вами уже говорили. Но тогда оно было еще в зачаточной стадии.

Я получил от Водова[473] письмо с предложением сотрудничества и с просьбой ответить, да или нет. У него были какие-то затруднения с Г. Струве из-за меня. Но Струве прислал ему статью о моей книге («крайне одностороннюю», по Водову, а от других я знаю, что крайне отрицательную), он ее ему вернул — и считает, что у него теперь «развязаны руки»[474].

Мне не хочется ответить Водову то, что ответили ему уже многие, но, насколько знаю, — не Вы: пусть сначала появится у Вас Х. или Y. в качестве «заложника демократии». Каждый должен и решать, и отвечать за себя. Что на меня будут всех собак вешать, — теперь скорей слева, чем справа, — не сомневаюсь. Но меня это мало трогает. Сотрудничество в «Р<усской> м<ысли>» мне было бы скорей приятно[475], п<отому> что это — Париж, а не что-то заокеанское и далекое, как другая планета. Это доводы — «за». Есть, конечно, и «против». Quen pensez vous?[476] И известно ли Вам что-нибудь об отношении «демократов» к «Р<усской> м<ысли>» с тех пор, как мы с Вами виделись?

Газету мне теперь присылают регулярно. Политика в ней такая же, как везде[477], — т. е. в «Н<овом> р<усском> с<лове>», — но налет провинциальности, по-моему, сильнее. Но это — не препятствие.

Не знаю, в случае, если ответить «да», как бы это так обставить, чтобы было dignified[478] (слово, над которым где-то Вы смеялись, — не могу вспомнить где). А то выйдет, что только меня поманили, я и обрадовался!

Делюсь с Вами своими сомнениями и колебаниями вполне откровенно, зная, что они — entre nous[479]. А если Вы мне так же ответите, буду очень благодарен. У Вас есть в сознании общественный барометр или нечто вроде, которого нет у меня даже в помине. Пожалуй, не барометр, а компас.