— Нет, вы только поглядите на нее! Честное слово, эта особа принимает себя за свою Марию Стюарт! Сразу видно, что сегодня двадцать четвертое июня! Счастье еще, что этот день бывает только раз в году.
Тем временем, ничуть не заботясь обо всяких миссис Хорнер и Ллойд, Иможен шла по Кингс–роуд с тем величественным видом, какой подобает особе, сознающей свою принадлежность к привилегированной части человечества. Слепому торговцу газетами на Слоан–сквер мисс Мак–Картри подала полкроны на чай, и тот пожелал ей счастливо провести день. В Вестминстерском аббатстве Иможен возложила на могилу Марии Шотландской букет цветов, потом перешла в южный поперечный неф и в уголке поэтов поклонилась изображению Роберта Бернса, уже в который раз огорчаясь, что великому поэту дали в спутницы по бессмертию этих невероятных сестер Бронте — с точки зрения мисс Мак–Картри, таких не следовало пускать на порог даже в мире ином. Наконец небольшое паломничество Иможен завершилось в часовне Эдуарда Исповедника, где она на секунду преклонила колени у трона, стоящего на «скоунском камне»[10], украденном у шотландцев в 1297 году и причинившем Иможен столько неприятностей в 1950–м.
С единственной целью до конца исполнить ритуал, нарушить который ее не могла заставить даже мысль о грозящей отставке, мисс Мак–Картри погуляла по Уайтхоллу и явилась на работу с опозданием на пятнадцать минут. Коллеги, давным–давно изучившие привычки Иможен, не задали ей ни одного вопроса, но Анорин Арчтафт никак не мог смириться со столь легкомысленным презрением к дисциплине, ибо в его обязанности входило, в частности, поддержание порядка. Поэтому мисс Мак–Картри, не успев добраться до рабочего места, столкнулась с начальником.
— Мисс Мак–Картри, уже пятнадцать минут десятого! — заявил он, указывая на часы.
— Правда?
— Да, мисс Мак–Картри! Может быть, вы не знаете или случайно забыли, что должны приходить сюда к девяти часам?
— За двадцать лет у меня было время это усвоить, мистер Арчтафт.
— Тогда, возможно, вы будете так любезны объяснить мне причину опоздания?
— Сегодня двадцать четвертое июня.
— А почему эта дата дает вам основания нарушать график?
— Не будь вы полудикарем–валлийцем, мистер Арчтафт, знали бы, что двадцать четвертого июня тысяча триста четырнадцатого года Роберт Брюс разбил англичан под Баннокберном, обеспечив тем самым независимость Шотландии!
— Ну и что?
— А то, мистер Арчтафт, что Роберту Брюсу не было бы никакого смысла задавать англичанам трепку, если бы даже двадцать четвертого июня шотландке приходилось подчиняться рабским законам, придуманным теми же самыми англичанами! А теперь прошу вас не мешать мне работать.
— Это вам так просто не пройдет, мисс Мак–Картри! Вы обо мне еще услышите, и очень скоро!
— Как ни печально, но меня это нисколько не интересует.
Задыхаясь от ярости, валлиец ушел к себе в кабинет. Дверь за ним громко хлопнула.
Сказав, будто собирается работать, Иможен лгала, ибо считала 24 июня праздником и почти ничего не делала в этот день. До самого вечера она читала какой–нибудь роман Вальтера Скотта или развлекала коллег, декламируя стихи Роберта Бернса. Мисс Мак–Картри знала наизусть не одну сотню его стихов. Иможен могла позволить себе побездельничать, зная, что в случае чего коллеги ее прикроют. Впрочем, это пособничество было не таким уж бескорыстным, поскольку 10 апреля коллеги мисс Мак–Картри могли отыграться в полной мере. В этот день Иможен всегда приходила на работу с траурной ленточкой на пиджаке, ни с кем не здороваясь, проходила на свое место и за весь день не говорила ни слова. Девушки нарочно старались подбросить шотландке как можно больше дополнительной работы, но она безропотно выполняла любое поручение. 10 апреля Иможен считала себя самой несчастной женщиной во всем Соединенном Королевстве, ибо три века назад в Каллодене принц Чарлз–Эдуард («Добрый принц Чарли») потерпел сокрушительное поражение от герцога Камберлендского и Шотландия потеряла независимость, о чем товарки мисс Мак–Картри и напоминали ей довольно жестоко.
На сей раз судьбе было угодно именно 24 июня приготовить Иможен немало сюрпризов. Она декламировала очередное стихотворение Бернса, как вдруг в кабинет вошел мистер Арчтафт.
— Прошу прощения, что прерываю ваш концерт, мисс Мак–Картри, — самоуверенно улыбаясь заявил он, — но могу с удовольствием сообщить вам, что сэр Дэвид Вулиш был бы весьма польщен, если бы вы согласились нанести ему визит… и немедленно!
Большой Босс! Служащие бюро ощутили дуновение ледяного ветра, и даже шотландка немного растерялась. Она побледнела, потом залилась краской и пробормотала что–то неопределенное. Мистер Арчтафт ликовал.
— Могу я сообщить сэру Дэвиду Вулишу, что, невзирая на священную дату — двадцать четвертое июня, шотландка согласна подчиниться требованию англичанина, или должен сказать ему, что в память о Баннокберне вы откладываете встречу на потом?
— Пойду… пойду…
— Сэр Дэвид сказал «немедленно», мисс Мак–Картри! Уж простите за напоминание…
И, весьма довольный собой, мистер Арчтафт вернулся в то помещение, которое Иможен называла его логовом. Как только за начальником бюро закрылась дверь, машинистки начали обсуждать событие. Ни у кого, включая главное заинтересованное лицо, не оставалось сомнений, что мисс Мак–Картри из–за ссоры с Арчтафтом и Масберри выгонят с работы, и коллеги уже начали ее жалеть. Нэнси Нэнкетт расцеловала Иможен и шепнула на ухо:
