Не сбавляй оборотов. Не гаси огней - [20]

Так что он летел в Индию. Почему именно туда, Верзила не знал, но чувствовал, что сделал правильный выбор. По пути к храму приходится переступать через трупы. Лицо попрошайки, облепленное мухами. Шива, созидающий и разрушающий. Будда, посеявший свое дыхание, чтобы собрать урожай ветра. Индия просто так, без веских причин — вот только те знакомые Верзилы, кто побывал там, лишь трясли головами, а он чувствовал, что его мозгам необходима встряска.

На следующее утро мы с Джоном повезли нашего друга в аэропорт. Я дал Верзиле тысячу долларов — премию за годы верной и «преступной» службы на поприще автомобильного демонтажа, а Джон снабдил его «небольшим грантом на исследования в области музыки», а еще отлично сработанным паспортом, ворохом рекомендательных писем и прочими бумагами, призванными содействовать его передвижениям за границей. У ворот на посадку Верзила по очереди обнял нас. Просто взял и обнял — в свойственной ему манере. Ни слезливых воспоминаний о прошлом, ни фальшивых, с легкостью раздаваемых обещаний в отношении будущего. Попрощался и ушел.

Я еще раньше решил взять отгул на оставшийся день, так что когда Джон предложил заскочить на обратном пути в «Джино и Карло» — пропустить по стаканчику в честь отбывшего друга, я сразу согласился. Мы начали около полудня, а закончили через два дня, когда Джон свалился в сортире очередного бара. Еще раньше, в разгар попойки, Джон признался мне, что неделю назад сорвался и ушел в запой, из которого так до сих пор и не вышел. Свою новую вещь — большую, из нескольких частей поэму о формах воды и воздуха — он обозвал «исключительным дерьмом», и теперь испытывал безмерное наслаждение, отправляя ее в компостную кучу вместе с «остальной требухой, отбросами и прочим мусором, который обречен производить». Вечером, после того как отвез Джона в больницу, я лег в кровать, но не мог заснуть: с одной стороны, слишком вымотался, с другой, уже успел протрезветь. Вдруг меня осенило: вся проблема заключается в этих самых дарах. Верзила лишился своего дара. Джон не в состоянии донести свой. Ну а я… я, судя по всему, вообще не имел такового. Едва я так подумал, все вдруг обернулось чистой воды вздором.

Несколько дней я осмыслял это в сером свете вновь обретенной трезвости и пришел к выводу, что мне необходимо поговорить по душам с Четвертым Волхвом. Раз не получилось прервать его маниакальный бубнеж на рабочем месте, я намеревался проследить за ним до дома, а потом пристать к нему в свободное от бормотания время и вежливо так поинтересоваться: как поднести дар, если его не имеешь или не знаешь, каков он? Если Четвертый Волхв откажется говорить, я сражу его железными доводами, упрошу, уломаю, подкуплю, в конце концов стану перед ним на колени; если же все окажется бесполезным, не буду сдерживать себя, как в прошлое Рождество, и пригрожу задушить. Но я слишком долго собирался с духом. 4 июля 1965-го, ровно через год Четвертый Волхв исчез, и никто не знал, как, куда и почему. Я опоздал всего на день, но столько потерял!

Возвращение Мусорщика стало еще одной потерей во все возрастающем потоке напастей, следовавших одна за другой. Он поджидал меня в гараже у Краветти. Полтора года тюрьмы нисколько не изменили его, вот только бормотать он стал еще тише и неразборчивее, а костюмчик, в котором его выпустили, еще не успел покрыться грязью. Мусорщик все так же сверкал безукоризненно белыми зубами, да и предложение его осталось все тем же:

— Ну что, Джордж, приятель, готов поездить?

— Мусорщик, — вздохнул я. — Ты что, снова за старое?

При звуке своего прозвища он блеснул обоими рядами зубов.

— А ты как думал, приятель, у нас работы непочатый край… понимаешь, к чему я? Мы с тобой ведь независимые подрядчики, на меня так же, как и на тебя, можно положиться. Если и пускаю пузыри, за собой никого не тяну — другие это ценят. Обществу я заплатил сполна, можно сказать, даже небольшой кредит образовался — что называется, поднялся на позицию вверх. В тюряге я пораскинул мозгами, а кое-кому из моих партнеров нравятся тачки всмятку. Для тебя задание остается прежним, а вот пайка, приятель, становится не в пример больше. Скажем, так — пятисотка вперед и столько же после. Ключи и прикрытие как обычно.

— Согласен, — ответил я. — Почему бы и нет?

Однако наградой мне были не деньги, хотя кусок в день — сумма запредельная. Меня привлекала сама возможность действовать, дело, которое вытянет из болота, перемена, за которой, как знать, могут последовать другие перемены, причем я надеялся, к лучшему, потому как куда уж еще хуже — и так на самом дне.

Я не заметил в «Шевроле Корвет» 63-го года ничего особенного, пока не завел его. Двигатель оказался вместительный — мощная зверюга. Машина была гоночной, хотя и городской: навороченная, отличный движок, с трансмиссией и подвесками тоже полный порядок. Ну как тут устоишь? Я сделал очередную пометку в графе «потери»: потерял голову.

В три часа ночи на прямой Арми-стрит ни души — насколько хватало глаз. Однако были еще и переулки, там-то и стояла без дела черно-белая патрульная машина, поджидала идиота вроде меня. Видать, коп меня услышал, потому что несся я слишком быстро, чтобы засечь. Тот, кто собрал этот «шевроле», знал толк в балансе мощи и устойчивости. Красная мигалка замелькала точкой в зеркале заднего вида, но через две секунды после того, как я включил верхнюю передачу и рванул вперед, мигалка исчезла. Ясное дело, из зеркала заднего обзора — спинным мозгом я продолжал чувствовать ее.