Не самые хорошие соседи - [57]

Микки, казалось, испытал облегчение.

— Я слишком много выпил, — сказал он. — Это была ошибка, да?

— Мм…

Я отогнала боль. Надежда вспыхнула и погасла.

— Никто ничего не узнает, — сказала я. — Само собой.

Уходя, я заметила, что Микки выдохнул и с облегчением прижал к груди руку.

Для таких, как он, я могла быть только ошибкой.

47. Микаэль

До катастрофы

Весна 2017 года

На самом деле за уборку общего двора отвечали коммунальные службы муниципалитета, и никто не требовал этого от жителей. Но дважды в год, в воскресенье весной и осенью, исключительно по инициативе Оке мы собирались, чтобы подмести асфальт, привести в порядок растительность и перекрасить уличную мебель. Гун-Бритт угощала кофе, а Оке жарил на гриле сосиски.

— Мы соблюдаем традиции. Вместе все легко, — твердил Оке, видимо не замечая, что никого из нас это не интересует, и не догадываясь, что эти уборки прекратятся, как только он сам сойдет с дистанции.

Собственно, еще было слишком рано — первое воскресенье марта, но Оке принял решение, и оно не подлежало обсуждению. Я помогал ему красить скамейки, а Жаклин сидела на корточках и возилась с клумбами. Чуть в стороне Бьянка сметала ветки, которые Ула срезал с деревьев.

Всякий раз, когда Бьянка и Жаклин оказывались рядом, я начинал нервничать. С тех пор как Жаклин стала работать в детском саду, я старался всегда, когда мог, сам отводить и забирать Беллу. И хотя я был на девяносто девять процентов уверен, что Жаклин ничего не расскажет, все равно не мог избавиться от тревоги. Одно случайно оброненное слово, малейший намек — и весь мой мир рухнет. Как я смог такое допустить? Это мимолетное мгновение, когда пробило двенадцать, захватило меня целиком, заставило забыть правила игры. В плену у новогодней ночи, под вспышками салютов я позволил Жаклин прикоснуться к моим губам. Разумеется, я виноват. Я не остановил ее, не оттолкнул, не вырвался. Я поступил как мерзавец, свинья, как один из тех, кого всю жизнь искренне презирал. Я никогда не изменял. Даже мысли не допускал. Пока был собой. Был таким, каким себе казался… Потом мы долго смотрели друг другу в глаза, и я был уверен, что мы оба воспринимаем случившееся одинаково, как ошибку, как то, чего никогда не должно было быть. Но теперь я сомневался. Жаклин надеялась на что-то другое?

На большее?

Разумеется, немедленно пришло раскаяние.

Начало нового года прошло под соревнования по прыжкам с трамплина по телевизору, перед которым я лежал с удавкой на шее. Мне действительно хотелось рассказать обо всем Бьянке, но я слишком долго искал подходящего случая. Потом прошло несколько дней, и, по моим ощущениям, признание стало невозможным. Лучше просто стереть и забыть. Это никогда не повторится. Я ненавидел себя за то, что допустил это, и любил Бьянку до боли.

Бьянка придерживала стремянку, на которой стоял и обрезал торчавшие ветки березы Ула.

— Давайте там побыстрее, — сказала Бьянка и закрыла глаза. Она очень боялась высоты. Не важно, кто забирался наверх, она или кто-то другой.

Ула нарочно размахивал руками, пугал и, поддразнивая, медлил. Они смеялись.

— Глядите-ка! — произнес Оке, и вся работа остановилась.

В общий двор медленно заруливала полицейская машина. Петер включил синий проблесковый маячок, и Белла с Вильямом запрыгали от восторга.

— Можно мы посидим за рулем?

Петер прошел мимо них.

— Как насчет кофе, констебль?

Он взял чашку и подошел к Жаклин.

— Ты не отвечаешь на звонки. Я не знал, что думать.

Жаклин осмотрелась по сторонам, ей было явно неудобно:

— Не сейчас, у нас уборка.

Я вспомнил слова Фабиана о том, что Петер всегда скандалит. Вспомнил растерянность Жаклин на дне рождения летом. Ничего удивительного, что ей хочется чего-то другого.

— Со мной нельзя обращаться так, как будто меня нет, — сказал Петер. — Ты же это знаешь.

Жаклин шепотом попросила прощения. Он бросила на меня быстрый взгляд, в котором я прочел просьбу о помощи.

— Можно детям посидеть за рулем? — спросил я, чтобы прервать их разговор.

Белла и Вильям и так уже были наполовину внутри.

— Что? А, да, можно, — с неохотой согласился Петер, но поднял детей по очереди, посадил на место водителя и показал, как работает полицейское радио.

— А вы всегда хотели стать полицейским? — спросил Вильям.

— А разве не этого хотят все мальчишки? — ответил Петер, потрепав Вильяма по волосам. — Но это трудная работа. Неблагодарная. Сегодня я бы, пожалуй, выбрал другую. — Он потянулся и сделал глоток кофе.

— О да, — рассмеялся Оке. — Это чертовски утомительная работа.

Петер с вызовом посмотрел ему в глаза:

— Вы не знаете, о чем говорите. Вам бы прокатиться со мной в машине как-нибудь ночью. До Росенгорда, Круксбэкка или Линдэнгена. Где не так, как в Чёпинге, этом вашем розовом раю.

— Да, я понимаю, — кивнул Оке. — Мы переехали сюда как раз для того, чтобы нашим детям не пришлось расти в Мальмё.

— Вы преувеличиваете, — сказал я. — Все не так плохо.

Я люблю Мальмё. Западный порт, рождественский базар на площади в Старом городе. Это даже больше Европа, чем Стокгольм.

— Слушайте, — завелся Петер, — каждый день я задерживаю грабителей, дебоширов и воров, но их никогда не наказывают. Они смеются надо мной. Я надеваю на них наручники, а они ржут мне в лицо. Потому что, как и я, знают, что через несколько часов их выпустят.