Если честно — услышать шаги я не хотела. И боялась. А когда за дверью шаги всё же раздались, возникло желание кинуться прочь. Скорее, на лестницу… Но лишь твёрже сжала губы.
Прошкин, как и тёти Клавин Юрка, широко распахнул дверь. И так же широко улыбнулся, обнажив два ряда крепких зубов:
— Кто пришёл! Анютины глазки!
Увидев у порога завязанную марлей корзинку, он поднял её и по весу определил — не пустая. Спросил, заметно нахмурив прямые, тёмные брови:
— Что, подарок не понравился?
— Ты, Прошкин, не понравился.
— Это почему же?
— Много всего.
— Много?.. А ну, заходи! — Он схватил меня за руку, втащил в переднюю и захлопнул дверь.
— Отпусти! Я вырвала руку и уставилась в его колючие, округлившиеся глаза. — Спрашиваешь, почему? Хочешь знать?.. Ну, ладно, скажу. Пожалуйста! Ты очень, ну очень вредный человек, Прошкин. Ты ужасный. Ты ненавидишь людей. Тебя все боятся.
— А ты? — к моему удивлению, ничуть не осердившись, спросил Гришка. — Ты же не боишься.
— Я?.. Да, не боюсь! — И, желая показать, что мне действительно не страшно, из полутёмной передней я прошла в комнату. Даже не спросила, можно ли войти. Взяла и толкнула дверь. Первое, что бросилось в глаза, — аквариум. Огромный, зелёный, освещённый солнцем, он стоял немного в удалении от окна. Может быть, оттого, что рыбки никогда не видели меня, они пёстрым, живым веером метнулись по сторонам, будто спасаясь в зелёных водорослях. Это было интересно и неожиданно. Я замерла посреди комнаты… Но тотчас вспомнила, почему я здесь и что собиралась сказать. — Рыбок ты держишь. Ухаживаешь и, может, даже любишь. Отчего же так ненавидишь людей? Ты всем враг. И просто ужасный вредитель!
— Вот это да! — усмехнулся Прошкин. — Таких стрелять надо. — Он сел к столу, закинул ногу на ногу. — Даже вредитель? Ещё и ужасный!
— Именно! — Я тоже села на стул, но так же закинуть ногу всё-таки постеснялась, платье было короткое. — Хочешь откровенно? Всё как есть?
— Давай, выкладывай, — кивнул он.
— Мне, например, известно, кто безобразничает в подъездах, коптит спичками потолки.
— И кто же это? — Глаза у Прошкина снова округлились. Ишь, удивился, словно ничего и не знает!
— Юрка из соседнего подъезда. Да, Юрка, твой новый дружок. Но придумал не он. Ты его заставляешь!
Перед этим нога у Гришки покачивалась. А тут застыла.
— Он сам тебе рассказал?
— Как же, от него добьёшься! Он кто у тебя? Шестёрка. Калёным железом пытай — не признается. Опять же от страха. Но зачем пытать, мне и так известно: это дело ваших рук.
— И всё? — Прошкин снова качнул ногой.
— Разве мало? Ты только представь: маляры потолок чисто побелили, старались сделать как лучше, а вам на это наплевать. Безобразные пятна наставили. Как варвары! Да ещё на свастику похожие. Это зачем? Все жильцы возмущаются, ломают головы, пакостников вычисляют, а вы тоже вроде удивляетесь. И посмеиваетесь ехидно. Герои! Партизаны! Потом кто-то забелил потолки, спасибо ему, а вы — опять. Всем назло. Да потихоньку, ночами, тайно, чтобы никто не увидел. Ну, ответь, как это называется? И к чему здесь свастика? Вы что — фашисты?
Моя обличительная речь особого впечатления на Прошкина не произвела. Более того, он чуть улыбнулся:
— Фашистами не называй. Нет тут у нас никаких фашистов. Придумала ужастики! А вот тот, кто забеливал, он тоже пробирался по ночам, тайно. Так ведь?
— Ну… — Я пожала плечами. — Это значения не имеет. И вообще, как можно сравнивать?
— А ведь, поди, страшно было — в такую рань выходить на лестницу…
По его хитроватой улыбке и голосу я угадала вопрос. Ко мне вопрос? Но почему?..
— Неужели не страшно было? — уже совсем определённо спросил хозяин квартиры.
Я растерялась:
— Не понимаю…
— Все ты понимаешь. — Из ящика стола Гришка достал оборванный клочок газеты. — Тут цифры написаны. Шариковой ручкой. «5» и «1». Не знаешь, что за цифры?
Не догадаться было невозможно. Я невольно покраснела, словно уличённая в чём-то постыдном. Ах, как всё, однако, перевернул! Я прихлопнула ладонью по столу:
— Не отказываюсь: газета моя. А что из этого выходит? Только одно: Юрка — твой сообщник! Потому и газету поскорей тебе доставил, которую нашёл за батареей. Да разве одни потолки! Стенку в лифте исцарапал? Исцарапал! Её не забелишь. Сто лет будет прославлять твоё знаменитое имя.
Такая сомнительная «слава» Гришку вполне устраивала.
— Класс! — сказал он. — Никого из жильцов уже не останется, все поумирают, а надпись — вот она: читайте, помните Прошкина! Молодец, кто догадался нацарапать!
— Опять, выходит, не ты? Рассказывай сказочки. Может, станешь отнекиваться, что и перила на моём балконе поцарапал не ты, а Папа Римский?
— Как же это я мог?
— А достань с балкона свою верёвку с крюком. Острющий. Таким акулу только ловить. Ты и жилку тогда оборвал. Будто мешала тебе. Чем она мешала?
— Нечего было к Митьке тянуть её, — хмуро произнёс Прошкин.
— Твоё какое дело? Захотели, и протянули. Можем снова…
— Снова оборву.
— Видишь, какой ты! Вредитель и есть. Да что там вредитель, ещё хуже…
Гришка неожиданно взорвался. Сжал кулаки:
— Давай уж, говори: подонок, негодяй, чмырь болотный, козёл!
