Я снова вышла из подъезда и улыбнулась дедушке:
— Тоже на солнышке погреюсь. Не помешаю вам?
— Да с великим удовольствием. Буду рад.
Я присела на тёплую лавочку и решила честно объяснить, почему не поднялась на свой этаж, а вернулась сюда, на воздух.
— Дедушка, вы не заметили, что сегодня у нас снова побелили потолок?
— Как же, моя золотая, всё заметил.
— А что — всё? — с интересом и в то же время с беспокойством спросила я. Может быть, он и меня видел?
— Таинственные вещи творятся. Кто-то пакостит, а кто-то доброе дело делает.
— Но кто же пакостит?
— Вот этого не знаю. В жизни — всё тайна. А сама жизнь, по присловью, как арбуз — полоска тёмная, полоска светлая. Померла Марья Ивановна, царствие ей небесное, — полоса тёмная, а добрый человек нашёлся — полоска светлая.
— Значит, следующая — опять тёмная? — огорчилась я.
— Да вряд ли… — Дедушка поморщил сухие, как перезревшие стручки гороха, губы. По голосу я поняла: улыбнулся. — Вряд ли, — повторил он, — всё-таки пуганул я его.
— Кого?
— В том и дело — не знаю. В половине двенадцатого чайник на плиту поставил. Жду, когда закипит. И слышу: что-то будто как чиркнуло. Потом — снова. Глаз давно потерял, а слуха бог меня не лишил. Я — к двери. И запах почуял. Раньше-то курил, запахи не отличал. А бросил курить, как собака, теперь — носом чувствую. Палёной спичкой пахнет. Тут и догадался, цепочка на двери подвела. Звякнула не ко времени, тот, видать, услышал да из подъезда — шасть! Не разобрал, кто. Но роста вроде небольшого. Видно, мальчонка.
— А как был одет? — спросила я.
— Штаны, рубашка… Или куртка? Не приметил.
— Штаны не синие? Не джинсы?
— Ох, золотая, не скажу. Секундное дело — мелькнул, и нет его.
— Думаете, сегодня он не придёт?
— Вряд ли. Думаю, побоится, — сказал дедушка. — Не полный же дурак. Только вот если на спор затеял паскудство это или, к примеру, в карты проиграл, тогда другое дело. Тут, как говорится, никуда не денешься, сам себе не хозяин.
— А можно мне вечером прийти к вам? — спросила я. — Очень хочется узнать, кто это вредит. Вместе бы подежурили. Я книжку вам почитаю. Могу вымыть посуду.
— Нет-нет, золотая, в такое время малым деткам спать полагается. А посторожить и я могу. На цепочку закрываться не стану. Мне и самому дюже бы интересно паршивца застукать.
Ай да молодец дедушка! Ему бы ещё ружьё — всех бы злодеев в плен взял.
— Дедушка Леонтий, я в магазин собираюсь. Если что нужно, я вам куплю заодно. Вы скажите, я — мигом!
— Ишь, какая проворная! А я что? По зренью-то инвалид, но хожу, слава Богу, без палки.
— А мне это вообще! Раз, и сбегала! Хлеба принесу, молока — пожалуйста! Хоть два литра.
— Два-то зачем? Пакета хватит. Сварю рисовую кашу. С детских лет люблю её.
— Я могу вам сварить.
— Господи, — несердито вздохнул дедушка Леонтий. — Откуда взялась ты такая? Пожалуюсь мамке. Приглядывай, скажу, Зинаида, за дочкой. Влюбилась твоя Анютка в старого деда.
Мы вместе рассмеялись, и дедушка сказал:
— Раз вызвалась, пойду за деньгами. Пенсию инвалидам войны, спасибо, платят приличную.
Миг не мигом, а минут за пятнадцать управилась. Дедушка Леонтий всё так же сидел на лавочке. Уж он удивлялся! И головой покачивал, и разводил руками, а на хлеб и картонный пакет молока смотрел, как на царский подарок. Потом достал из кармана конвертик.
— А это подарок невесте: букашка-таракашка. Не открывай пока, дома посмотришь.
— Дядя Леонтий…
— Дядя? Спасибо. Значит, уже помолодел.
Я совсем смутилась:
— Мы же так не договаривались. Я что, разве из-за подарка?..
— Анюта, стариков надо уважать. А ты споришь.
Конечно, я не выдержала — в лифте посмотрела. Ого, букашка-таракашка! Это была стрекоза с золотистыми крыльями. А глаза на головке огромные, зелёные. Четыре ноги. И застёжка сзади.
Дома я приколола брошь на платье. Ну-у, все девчонки упадут! И красуля Юлечка, и Наташа с ямочками…
В зеркале я увидела своё весёлое лицо. Увидела и… тут же поразилась. Смеюсь, довольна, а бабушка Марья… Совсем забыла о ней. Разве так можно? Не права ли мама, может, и верно, что сердца у меня нет?..
