Не рисуй черта на стене - [10]

Конечно, не Марго была главным действующим лицом. Мухин? Перед отлетом Верещагин убедился, что вынесенное в отношении него постановление о взятии под стражу вступило в силу. Свежие окурки в пепельнице оставил не этот горе-офицер. Определенно не хватало третьего в теплой компании у серебряного самовара. Его опасалась Марго, о нем кое-что знал Славка Хаетов.

В управлении Верещагин уже набрал было номер его телефона, но вовремя вспомнил про обещание помочь с тем глухим делом о краже орденов. Неделю назад Сергей Иванович не сумел навести справки. Теперь обратиться в общество коллекционеров был двойной резон: иконы, может быть, не совсем, а вот самовары — точно по их части. Откуда антиквариат пришел в квартиру Князевой? Проследив путь вещей, потом несложно выйти на тех ребят позубастее из окружения Марго, о которых мельком упоминал Хаетов.

Телефон общества не отвечал — длинные гудки. Недалеко, на Фонтанке, жил председатель секции собирателей предметов старины капитан 2 ранга в отставке Поляков. Через полчаса Верещагин поднимался на третий этаж старого петербургского доходного дома. Лучи неяркого солнца преображались, проходя сквозь уцелевшие осколки витражей высоких окон. Медными сережками поблескивали кольца: когда-то в них вставлялись прутья, чтобы удерживать ковровую дорожку на парадной лестнице. Порой Верещагину казалось, что в другом доме и не мог бы жить человек, помнивший биржу извозчиков, шашечный паркет, которым был выложен Невский…

По дубовому паркету и на последнем, может быть, извозчике Ленинграда Коленька Поляков прикатил к поезду, шедшему прямиком на войну, первую из трех, в которой довелось ему участвовать. На кожаном сиденье коляски стояла корзина с цветами от восторженных поклонниц — выпускник института водного транспорта, он еще и в театре пел, знаменитом Мариинском.

Потом был Халхин-Гол. Затем снега Карельского перешейка, где не давали замерзнуть огневые дуэли с финскими «кукушками». Вслед за ним — Великая Отечественная. От берегов Волги и битвы за Сталинград до посеченных осколками будапештских набережных Дуная прошел командир батальона морской пехоты.

Верещагин глубоко уважал этого человека, истого коллекционера и непревзойденного знатока старинного оружия, не терявшего бодрости духа в семьдесят пять лет.

Поляков был дома, и сам вышел на звонок:

— Сергей Иванович, какими судьбами?

— Не помешал, Николай Николаевич? А судьба у меня всегда одна… За помощью и советом.

— Чем смогу… Извольте пройти и не смущайтесь беспорядком. С утра пришлось в архиве покопаться. Звонили с Ленфильма. У них, видите ли, нет полной ясности относительно пистолетов, из которых стрелялись на Черной речке.

— Пушкин?

— Именно. В новой картине собираются вооружить Александра Сергеевича кремневым «Лепажем». Между тем в 1836 году изобретение англичанина Форсайта — капсюль-воспламенитель — дало более надежные ударные замки. Да и Серж Лифанов недавно демонстрировал в Париже именно капсюльный пистолет — один из той роковой пары… А вы, Сергей Иванович, чем озабочены?

Уже сидя в удобном кресле, Верещагин спросил про ордена и Золотую Звезду. Поляков долго возмущался, потом покачал головой:

— Нет, не видел. А увидел бы — сам задержал подлеца! Сила в руках еще есть. Чужой славой торгуют те, кто своей не нажил, а совести и вовсе не имел… Истинно говорят: кто на войне не был, тот богу не маливался.

Верещагин знал — сын Полякова, тоже Николай Николаевич, воевал в Афганистане.

— Как он там?

— Был ранен, теперь снова в деле, — коротко ответил капитан 2 ранга в отставке. — С товарищем передал пару пачек восточного чая. Сейчас Галина Дмитриевна нам заварит. Посидим, знаете ли, по-семейному. У самовара я и моя Маша…

— Кстати о самоварах, — сказал Верещагин.

Он спросил, Поляков ответил, а в результате чай так и не был разлит по стаканам. Сергей Иванович тут же позвонил Хаетову, на удивление застал его на месте и тогда понял: удача не отвернулась от него этим утром. Хотя какое утро — серенький ленинградский денек, брезживший за окном, и тот потихоньку шел на убыль.

Щелкнул выключатель. Поляков, переодевшийся в другой комнате, предстал во всем великолепии морской формы:

— В обществе всегда появляюсь при параде.

В прихожей уже надрывался звонок — Славка Хаетов по обыкновению заявлял о собственном появлении шумно. Он вообще не привык разводить церемонии и сразу с порога, раскинул на телефонном столике десяток фотографий, подмигнув Верещагину:

— Постарался для друга.

Николай Николаевич Поляков без колебаний указал на одну из карточек:

— Вот маклак из новеньких. Большие деньги предлагает за старину. Иконы, панагии… У моего приятеля купил серебряный самовар.

— Этот новенький мне хорошо знаком, — заметил Хаетов, обернувшись к Верещагину. — У твоей Марго неважный вкус… Дважды судим за квартирные кражи. В настоящее время бомжиз.

— Как вы сказали? — удивился старый коллекционер.

— Бомжиз: лицо без определенного места жительства и занятий, — любезно пояснил Хаетов. — Ну, теперь-то мы о его занятиях знаем. Переквалифицировался домушничек.

— И о месте жительства тоже, — добавил Верещагин. — Осталось посмотреть на джентльмена в работе. Вы, Николай Николаевич, представите меня коллекционером. Познакомите и сразу в сторону. А ты, Слава…