Не просто выжить... - [3]

И хотя Леня завидовал им, у него не было сомнения, что он с этим легко справится, преодолеет все трудности, если судьба забросит его на «необитаемый остров». Надо сказать, уверенность Лени была обоснованна. Во время одиноких странствий ему доводилось выходить из лесного пожара, питаться только «подножным кормом», добывать и хранить огонь первобытными способами. Но все это на грани игры в приключения, динамичной, напряженной, порой драматичной, но все же игры. А реального случая проверить себя все не было. Да и вряд ли Леня, если бы знал наперед, во что он выльется, этот случай, какой обернется страшной и жестокой стороной, ухватился бы за него…

Леня не был, как можно подумать, одинок. Был он, правда, застенчив и с новыми людьми сходился с трудом, но в своей компании чувствовал себя уверенно. Близкие по духу, проверенные годами друзья настолько безупречно притерлись друг к другу, что даже в критических условиях у них никогда не бывало срывов, вспышек раздражения и ссор, за которые потом пришлось бы стыдиться и которые тем самым рано или поздно привели бы к окончательному разрыву отношений.

Леня среди них был если не за главного, то за коренника. Без него не обходилась ни одна дальняя вылазка. И любили его не столько за опыт и практичность надежного, бывалого исходника, сколько за умение облечь любую ночевку в лесу в романтическую игру, забытую или осмеянную, но крайне нужную и милую уставшей от камня и бензина человеческой душе.

Нынешним летом они собирались в Сибирь. Весь год каждый на своей работе боролся за отпуск в июле. Лене было проще всех — он преподавал в техникуме и проблема отпуска у него никогда не стояла остро. Поэтому уже недели за две до предполагаемой даты отъезда он привел в порядок все свое простое и добротное походное снаряжение, заново вычистил и смазал ружье, запасся патронами, достал необходимые продукты, направил топорик и нож, словом, сделал массу приятных подготовительных дел, доставляющих, пожалуй, не меньшее удовольствие, чем само путешествие.

И все шло вначале хорошо. Они благополучно погрузились в общий вагон дальнего поезда, разбросали по полкам матрасы и спальники, отгородились от прохода казенным одеялом и ехали долго и безмятежно: с любимыми песнями, добрыми шутками и душевными разговорами, крепким чаем и домашними харчишками, предвкушая прелести предстоящего похода, переживая в мечтах у вагонного окна будущие приключения.

Первая беда настигла их где-то на полпути, когда одного из них сняли с поезда с приступом аппендицита и положили в больницу. Оставалось только порадоваться, что это случилось не в глухом лесу, вдали от людей.

Преодолев первые сомнения и растерянность, убедившись, что операция прошла благополучно, отправив подробное письмо родственникам заболевшего товарища, расстроенные и смятенные, они все-таки двинулись дальше вдвоем — слишком уж долго и сильно мечталось об этом путешествии, чтобы теперь, в самом начале, отказаться от него. Через два дня они сели на самый настоящий пароход с огромной трубой и плюхающими колесами и поплыли по большой реке.

С этим же пароходом второй Ленин друг отправился в обратный путь: в таежном поселке его догнала тревожная телеграмма о жене, затеявшей рожать задолго до положенного срока.

Но Леня не отступил, сошел на берег. При всей мягкости характера он обладал завидной настойчивостью, если не сказать упрямством. Цель была рядом, мечта требовала воплощения. Конечно, он хорошо понимал, что идти в тайгу одному — слишком большой, реальный и пеоправданный риск. Ничего, присмотрится, поищет — пристанет к какой-нибудь группе туристов — их сейчас много по тайге шастает, а нет — так напросится к геологам, найдет попутчиков.

Было раннее утро. Пароход долго фыркал и плескался, отчаливая, а когда он ушел, вокруг зашумела тайга. Только-только поднялось солнце, сверкая лучами в ветвях елей, искрясь чистой росой в траве и листьях. Сильно потянуло свежим, влажным и холодным с ночи речным воздухом, который почему-то на воде чувствовался меньше. Звонко и радостно где-то за пристанью закричал петух, застучал совсем рядышком дятел.

Леня огляделся. И прибывшие, и встречавшие, и провожавшие помахали вслед пароходу в ответ на его писклявый гудок и разошлись. Только у бревенчатой степы кассы, ярко освещенной солнцем, остались двое. Они сидели на скамье, сдвинув на нос кепки, покуривая, тихо переговаривались, с интересом разглядывали Леню, его добротное, сложенное у ног снаряжение: «безразмерный» рюкзак на жесткой раме с множеством набитых карманов, притороченный к его клапану меховой спальник, двухместную палатку, складной, не нашего производства, спиннинг.

Один из парней что-то шепнул другому, тот снова посмотрел на Леню долгим взглядом и кивнул.

— Эй, кореш, или ждешь кого? Попутчиков ищешь?

Леня подошел к ним, угостил московским табачком, присел рядом. Разговорились.

Новые зпакомцы назвались Саней и Ваней. По всему видно, бывалые, уверенные ребята, немногословные, обветренные, ладные в своих ватниках, перетянутых солдатскими ремнями, и крепких кирзачах.

— Мы прошлым летом покинутую избушку в тайге нашли. С книгами там, с иконами, с посудой деревянной, — неторопливо говорил Саня. Он держался старшим. У него было простое, приятное лицо, правда, его небольшие глубокие глаза не то чтобы заметно косили, но взгляд их, короткий и скользящий, было трудно уловить, он все время, не отвечая, уходил в сторону, вызывая чувство какой-то неосознанной тревоги. — Ну, сообщили об ней, как положено, кое-что с собой забрали ученым показать — они аж вздрогнули. И до сих пор дрожат. Подрядили лас ту избушку разобрать и на новое место поставить. Вот и ищем помощника потолковее. Вся любовь.