...Не повод для знакомства - [20]

Тома молча сняла простыню и пошла застирывать — не дай Бог, увидит мать. Как ей объяснишь, откуда взялась кровь и почему вдруг Тома спала не на своей кровати, а на родительской? Не объяснять же ей, что кувыркаться с двухметровым Владом на односпальной кровати не совсем сподручно!

Стирать, завернувшись в одеяло, было ужасно не удобно. Тома прикрыла дверь, сняла одеяло и склонилась над ванной, подставив кусок простыни под поток воды. Красные струи потекли вниз, разбрызгиваясь на стенки ванной. "Следы моего позора", — с содроганием подумала Тамара. В эту минуту дверь открылась. На пороге стоял совершенно голый двухметровый Влад, отнюдь не испытывая ни малейшего смущения от собственной наготы:

— Так я не понял, это что, правда?

Тома засуетилась, пытаясь прикрыться мокрой простыней. Влад противно захихикал:

— Да ладно, не мучайся, вроде я тебя не видел…

Тома покраснела от его беспардонности и, пряча взгляд, сказала:

— Пожалуйста, уйди. Я сейчас приду.

Ну конечно, так Влад ее и послушал, так он и позволит ей указывать, что ему делать! Подмял ее под себя, усадил голой задницей на стиральную машинку и…

Тома, как могла, сдерживала крики, ведь в ванной проходит вентиляционная труба и прекрасно слышны все более-менее громкие звуки от соседей. Лишь иногда, не в силах терпеть нечеловеческую боль, чудовищный протяжный стон вырывался из ее груди. Нормального человека такой стон напугал бы, но Влада он только еще больше раззадоривал, вгонял в раж. Ему уже хотелось получить удовлетворение не только от секса. Вернее, теперь он получал его не столько от секса, сколько от страданий своей жертвы. Чем больше кричала, царапалась и вырывалась Тома, тем более фантастическое наслаждение получал Влад. Теперь он чувствовал, как каждым резким толчком внутри Тамары надрывает ее плоть. И ему уже хотелось разорвать побольше, побольнее, рвать ее, живую, на клочки. По его ногам текла кровь. Он чувствовал эти теплые тонкие струйки и ему хотелось умыться кровью жертвы. Нет, у него не возникало желания лишить ее жизни, нет — как можно, как же он потом без Тамары утолит свой вечный сексуальный голод, ведь теперь, после этой крови, ни одна женщина мира не сможет удовлетворить его. Но кровь, ее теплая кровь, медленно стекающая по его ногам и смешивающаяся с его семенем, доставила невиданное доселе ощущение бесконечной власти, он упивался сочетанием этих двух чувств — сексуального удовлетворения и власти не только и не столько сексуальной, сколько физической и моральной, ведь он мог делать со своей жертвой все, что угодно, а жертва будет только кусать губы от боли и стонать, стонать, так сладко, что мурашки по коже… Нет, он не будет ее убивать, никогда он не убьет ее. Он будет вечно мучить ее, омывая свои ноги ее кровью. Не это ли высшее наслаждение? А она будет стонать и терпеть, терпеть и стонать, вновь и вновь, отстраняясь от него и в то же время отдавая всю себя на растерзание своему господину…

* * *

Так и повелось с тех пор. Влад приезжал, двое суток издевался над хрупким Тамариным телом, мял его, рвал на части, умывался ее кровью, утоляя животный инстинкт. Ему доставляло небывалое удовольствие экспериментировать с Тамарой, выискивая наиболее болезненные и травмирующие ее позы. Полное несоответствие их размеров, чудовищно, невероятно болезненное для Томы, ему было на руку. Он словно переродился, перестав получать удовольствие от нормального секса. Впрочем, от нормального секса он тоже не отказывался. Во-первых, требовала постоянного к себе внимания Любаша. И, хоть Влад и не получал от общения с ненасытной невестой ни малейшей радости, а исполнять прихоти развратной девицы был как бы обязан. Во-вторых, он и сам был не менее ненасытен, чем будущая супруга, но себя удовлетворял не с нею, а на стороне, благо — дур хватает, так что долго искать, куда бы пристроить свое немалое "хозяйство", не приходилось. И, лишь только пресытившись нормальным сексом, Влад вспоминал о своей верной рабыне. Происходило это обычно раз в две — три недели. Влад и рад бы чаще, да не всегда появлялась возможность остаться с Тамарой вдвоем. К себе домой он, понятное дело, привести ее не мог, к Любаше — тем более. Оставалось ждать, когда Сушковы уедут на дачу, или еще какая оказия случится. Иногда, не в силах дождаться удобного случая, заставлял Тому прогуливать занятия. Тогда она оставалась дома, а Влад дежурил около подъезда, ожидая, когда все Сушковы разойдутся по работам да школам. Убедившись, что препятствий к наслаждению больше нет, поднимался на четвертый этаж хрущевки и воплощал в жизнь свои сексуальные фантазии.

Тамара пыталась покончить с этим, да силы воли ей явно не хватало. Когда на очередной телефонный вопрос Влада: "Когда?" она стойко и твердо отвечала: "Больше никогда", Влад, обезумев от ее твердости, начинал верещать благим матом, испугавшись того, что больше никогда не сможет удовлетворить свою ненормальную, нездоровую страсть. Из властного господина он превращался в просителя, он уговаривал ее, умасливал, говорил красивые слова, называл Зайчиком, Сладенькой, Куколкой и так далее. Иногда Тома сдавалась на этом этапе. Пару раз выдержала. Тогда Влад менял тактику. Нет, так нет. Он переставал просить. Он переставал звонить. Он не звонил ей месяц, два, а то и три. Сначала Тамара радовалась своей несгибаемости. Через две недели сердце начинало ныть: где он, с кем он? Кто утоляет его страсть, кто удовлетворяет его ненасытную похоть? Через месяц она уже жалела о своей твердости и ждала, когда же он позвонит. Сама звонить Владу она не могла, это было запрещено строжайшим образом с самого начала их тайных встреч. И Тома все ждала, ждала… Милый, где ты, позвони, приди ко мне… Через два месяца она выла волком, переставала спать: где мой Владушка, где любимый? Пропал, потерялся, забыл свою Маленькую… Вернись, сокровище мое, прости меня, я на все согласна, я все вытерплю, любую боль, только не разлуку. Я твоя женщина… И стоит ли говорить, что когда, наконец, раздавался долгожданный звонок, Тома, не дожидаясь привычного вопроса "Когда?", шепотом кричала в трубку "Я твоя женщина! Милый, я жду тебя завтра, прости меня, родной мой, и обязательно приходи. Я твоя женщина". Это было непременное условие Влада, этакий ритуал. Она всегда должна ему повторять, что она — его женщина. Она — его собственность, он сделает с ней все, что пожелает. Когда захочет, он сможет ее иметь так, как ему заблагорассудится. Удобно ли это Томе — неважно никому, в том числе и самой Томе. Захочет бросить ее — бросит. Захочет отдать — отдаст, захочет убить — убьет. Но он не захочет ее убить никогда — кто же режет курицу, несущую золотые яйца? Отдать ее он тоже никогда не захочет, а бросить — может, и захотел бы, да не получится. Остается — иметь. И он будет ее иметь. Он будет иметь ее всегда.