Не померкнет никогда - [5]

Кто это? Отец? Нет, Дмитрий не помнил его голоса. А этот как будто знакомый, где–то уже слышанный.

Дмитрий морщит брови, хмурится, пытается вспомнить — кто бы это мог быть? Перебрал в уме всех друзей, знакомых, родственников. Нет, нету среди них человека с таким голосом. Кто же? Кто же?

Да это же дядя Яша. Кривой Яшка. Живой ли еще? Как он там в своей Саратовской губернии, железный человек?

Судьба свела Дмитрия с ним совершенно случайно и ненадолго, но след оставила на всю жизнь.

Как и все сельские мальчишки, Дмитрий любил лошадей. Бывало, увидит табун и остановится, словно завороженный, смотрит, как легко бегут кони по привольной степи, как играет волнами трава под их ногами, как красиво треплет ветер конские гривы.

Так случилось и в тот раз.

Стояло сухое, безветренное лето. Вся станичная пацанва днями пропадала на речке: купались, ловили руками голавлей, выдирали из глинистых нор раков, на спор, кто дольше пробудет под водой, ныряли с кручи — когда «головкой», когда «солдатиком». Сидели в воде часами, до посинения, и, только когда начинало подсасывать под ложечкой, бежали до хаты подкрепиться.

В тот день, накупавшись, по словам бабки, «до одури», Дмитрий возвращался домой. Поднявшись на косогор, увидел внизу, за крутым изгибом реки, табун. Лошади разбрелись по берегу, по шелковистой траве, иные уж и в воду зашли — жарища в тот день стояла нестерпимая. А у самой воды резвились три маленьких жеребенка. Они гонялись друг за другом, смешно били «задки», озорно крутили головами, тоненько ржали. Дмитрий, чтобы не спугнуть их, лег невдалеке на пригорке и стал любоваться игрой жеребят, обещающих стать сильными и красивыми лошадьми.

Увлекшись наблюдением за табуном, мальчуган забыл даже о голоде и не слышал, как сзади к нему подъехал всадник.

— Что, малец, нравятся кони?

Дмитрий вздрогнул, резко обернулся и едва не вскрикнул… Перед ним на широкогрудом вороном жеребце сидел большой, усатый, по пояс раздетый и до черноты загорелый человек могучего телосложения. Грудь и особенно лицо его были исполосованы глубокими шрамами. Это был Кривой Яшка.

О его появлении в станице слышал Дмитрий такую историю. Якобы года три назад какие–то люди принесли ночью в хату к одной глухой, подслеповатой старухе страшно изуродованного, окровавленного человека и попросили, как умрет, похоронить. Но старуха в темноте да по своей тугоухости не поняла, о чем говорили ей ночные гости. А когда утром проснулась и разглядела человека, то ахнула и, недолго думая, принялась за лечение: давай ему раны ключевой водой промывать, бессмертник с подорожником да чистотелом толочь и к рубцам прикладывать. А уж после того, как застонал да зашевелился, стала поить его зверобоем, шиповником, душицей… Словом, скоро ли, нет ли, а только выкарабкался человек. Считай, что заново родился. Только вот смотреть на этого хромого да изуродованного «новорожденного», по правде говоря, было страшно. За это и окрестили его злые станичные языки Кривым Яшкой.

Бабка, которая его выходила, через год сама на тот свет отправилась. А он так и остался в ее развалюхе жить, а чтобы на харчи себе зарабатывать, подрядился пасти небольшой станичный табун.

— Охота небось на коне погарцевать? — спросил Кривой Яшка.

— Охота, — признался Дмитрий.

— Ну на, пробежись чуток. Только в седле–то сидеть умеешь?

— Умею, — соврал Дмитрий.

На лошадях он, конечно, ездил, а вот в седле сидеть еще не приходилось. Откуда у пацанов седла? Уздечку дадут, и то рад–радешенек. А обычно бывало так: ребята, что постарше, поймают на выгоне лошаденку, такую, что ей по древности лет и бегать–то неохота, путо на шею привяжут, вот тебе и вся сбруя, держись только, а лошадь сама куда надо довезет. А тут хоть и потрепанное, вытертое, а все–таки седло.

Кривой Яшка слез с лошади, отдал повод мальчугану:

— А ну посмотрим, какой ты казак.

Дмитрий взял повод, посмотрел по сторонам, с какого бы пригорка в седло залезть, — уж больно лошадь высокая.

— Подсадить, что ли? — предложил табунщик.

— Не, я сам. — Дмитрий накинул повод на шею коня, уцепился одной рукой за гриву, подпрыгнул, дотянулся до чересседельника и взобрался в седло.

— Хитер бобер, — довольно покрутил ус Кривой Яшка. — А ну давай вон тех кобыл заверни, так и норовят в овес залезть.

Дмитрий уселся поудобнее, коленями в потники уперся, рукой за луку седла ухватился, другой — за повод и… пошел. Попробовал рысцой, трясет сильно, того и гляди из седла вылетишь. Тогда он повод отпустил, хлестнул свободным концом его по лошадиной шее, свистнул, и пошел вороной размашистым мягким галопом. Только грива перед лицом волнами заиграла, зашуршал в ушах теплый ветер, ударил в глаза тонкими, невидимыми струями, вышиб слезу. Благодать. Наслаждение неописуемое.

Дмитрий быстро догнал отбившихся от табуна кобыл, пригнал к реке, подъехал к табунщику, слез с коня.

— Спасибо, дядь!

— Не за что. А ты молодец. В коня, как клещ, вцепился. Можешь ездить, кавалерист из тебя получится. Если батька разрешит, приходи еще. Дам покататься.

— Нет у меня папаньки. — Дмитрий опустил голову. — Беляки убили.

Табунщик присел перед ним, взял за плечи, внимательно посмотрел в глаза.