Не померкнет никогда - [3]
— Техники у них, паразитов, говорят, много.
— Ничо–ничо, мы тоже не на палках скачем. Вон какие красавцы на платформах стоят. Такая штука тоже, как ахнет, так успевай только покойничков оттаскивать.
— Однако раз таким нахрапом лезет, есть у стервеца сила. Граница у нас вон — тыщи километров, а он, вишь, везде ее сломал. Нешто, однако, до Москвы дойдет? Подумать страшно…
— Ну, до Москвы ему еще холку натрут, будь уверен. Для этого сюда все бросют. Столица же! Правительство не допустит!
— Как же, дадут ему Москву! Держи карман!
— Нет, мужики, до Москвы фрицев не пустим. Злости наберемся, по пояс в землю влезем, пусть попробует выковырнуть. Вон, видали, сколько в Сталинграде таких танков делают? Так то же не один такой завод на всю страну. У нас техника тоже…
Вдоль состава торопливо прошла группа офицеров из штаба танкового полка. Кто–то из них, проходя мимо бойцов, сказал:
— От состава не отлучаться, сейчас тронемся.
Танкисты еще с минуту стояли молча, курили, потом один из бойцов пустил окурок вверх. Подхваченный порывом ветра, рассыпая яркие искорки, он пролетел с десяток метров вдоль состава и упал где–то между вагонами.
— Ну что, братва, по коням! — сказал кто–то. — Раз начальство волнуется, значит, скоро покатим.
Бойцы стали расходиться.
Дмитрий подошел к своей теплушке. Но внутрь залезать почему–то не хотелось, и он сел на рельс рядом идущего пути.
Из–под соседнего вагона вынырнул обходчик. Проходя от одного колеса к другому, он звонко постукивал по ним молоточком, и, когда он поравнялся с Лавриненко, Дмитрий тихо спросил:
— Не знаешь, отец, куда наш эшелон пойдет?
Железнодорожник, не останавливаясь, прошел мимо, будто не слышал, но потом обернулся и сказал коротко:
— Война, сынок, воевать, стало быть.
Дмитрий вспомнил, что всего несколько дней назад сообщали о падении Смоленска и Глухова, о том, что подошел немец к Брянску, а расстояние между этими городами и Москвой не такое уж и большое. Неужели так силен фашист, что не могут его сдержать наши части?
Дмитрий прикинул, что до Брянска от Москвы всего какие–то четыре сотни километров, это несколько часов поездом, а значит, если от Тулы их повезут на запад, то, может быть, и в бой завтра… На Дмитрия стали наплывать тяжелые воспоминания об июльских боях под Станиславом (с 1962 г. Ивано–Франковск. — Прим, автора), о жестоких танковых дуэлях и бомбежках под Бердичевом. В сознании его громоздились горящие танки, толпы перепуганных беженцев, развалины домов, лица погибших товарищей…
И сама собой пришла вдруг мысль: «А если погибну? А если действительно жить осталось всего лишь до первого боя?».
От этой мысли ему стало не по себе. Дмитрий попробовал отмахнуться от нее, даже пошутить на сей счет, вспомнив слова слышанной когда–то песни: «Как умру я, умру, похоронят меня, и никто не узнает, где могилка моя». Но это не помогло. Мысль о возможной гибели уже прочно засела в мозгу. «Смерть неразборчива, — думал он, — и очередности у нее нет. Сейчас вот едет нас целый эшелон молодых, здоровых людей, и никто не думает о том, что для кого–то это, может быть, последняя ночь». Дмитрий даже, приподнявшись на локте, оглядел своих товарищей, спокойно и безмятежно спавших рядом с ним. Подумалось вдруг, что для кого–то из них в обойму уже вложена пуля, приготовлена граната или снаряд. Может, и ему судьбой отпущено мало времени, может, только до первого боя. И уже без него придет Победа, и люди вновь будут жить спокойно и счастливо.
Их будет много, этих счастливых людей, они будут знать о войне только по рассказам да из книг и кино. А здесь, среди вот этих берез и елей, будет лежать в земле молодой лейтенант, который тоже очень любил жизнь, очень хотел жить, но погиб, чтобы дать им родиться свободными.
…Снова будет весна, снова будут сады, снова будет мир и светлое голубое небо, и будут живы его мать и молодая жена, не будет только его… Вообще все потом будет без него. И так будет всегда… Всегда… Всегда… Дмитрию вдруг стало душно. Чтобы немного встряхнуться, отогнать от себя дурные мысли, он встал с нар, осторожно, чтобы никого не разбудить, чуть приоткрыл дверь теплушки, подтащил к щели какой–то ящик и, поудобней сев на него, с наслаждением подставил лицо под струю холодного, бодрящего, пахнущего хвоей и дымом воздуха. Ветер гудел, хлестко бил в лицо мелкими каплями дождя, шевелил его коротко остриженные, слегка волнистые волосы, пузырем надувал на широкой спине гимнастерку. От набегавшей плотной волны сырого воздуха он щурил свои большие карие глаза и задумчиво смотрел в ночную темень.
Снаружи что–то звякнуло, к дробному перестуку колес добавился все усиливающийся металлический скрежет — сработали тормоза. По составу прошел лязг вагонных сцепок, и эшелон, рывками сбавляя ход, стал въезжать на какой–то небольшой полустанок.
В темноте едва можно было различить несколько домиков, в беспорядке разбросанных вдоль железнодорожного полотна. Лишь в одном малюсеньком окошке будки стрелочника, словно окурок едва теплился желтый огонек.
Паровоз отрывисто свистнул, и его сигнал тут же был проглочен сырой, холодной ночью. У будки стрелочника в свете фар паровоза на какое–то мгновение промелькнула укутанная плащом, сгорбленная фигурка человека с флажком, поезд еще некоторое время притормаживал, казалось, что вот–вот — и он остановится совсем, но, проскочив полустанок, эшелон вновь стал набирать скорость.
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?