Не отверну лица - [94]

— И ребятам жратвы притащим! — по-мальчишески блеснув озорными глазами, закончил тайный разговор с отделением юный партизанский заводила. Из разговора Пунина с Данчиковым Котов знал: нападение на мост планировалось сразу же после завершения немцами восстановительных работ. «Зачем ждать?..»

Отчаянный вожак на рассвете бесшумно подвел свою группу к исходной позиции для броска. Котов сам прыгнул на часового и первым ворвался в блиндаж к спящим караульным.

Партизаны уже складывали в мешки щедрые трофеи, срывая оружие с оглушенных немцев, когда в блиндаже зазвонил телефон. С дежурным офицером пожелал разговаривать сам командир. Коверкая немецкие слова и матерясь в трубку на смоленском диалекте, Котов пригрозился переправиться на тот берег и спустить с офицера штаны, если он будет мешать ему выполнять «боевое задание».

— Я тебе, чертову фрицу, ноги повыдергиваю и спички вставлю! — под громкий хохот своих подчиненных прокричал в телефонную трубку Котов.

Почти сразу после таких объяснений на противоположном берегу реки глухо ударил минометный залп и мина с удивительной точностью опустилась неподалеку от бункера. Вспыхнул прожектор, освещая жалкую картину: бросая трофеи, подхватывая раненых, бойцы Котова бежали под минометным обстрелом к лесу...

Поднятый по тревоге Данчиков повстречал «котовцев» уже на пути к базе. Бесшабашный их командир скончался на руках бойцов. Комсомольское воинство поголовно рыдало.

Яркой искрой промелькнула и погасла перед глазами бойцов бригады мятежная жизнь двадцатилетнего Вячеслава Котова. Дай такому необходимую подготовку в войсковой школе, научи его уважать свой боевой талант, не тратить сил попусту — и развернулся бы дар неустрашимого воина во всю ширь! Во сто крат дороже заплатили бы враги за то, что вызвали его на битву, пробудили в нем мстительную отвагу! Но нет больше Вячеслава Котова, и словно осиротела бригада.

У моста гитлеровцы выставили усиленную охрану. С большими потерями впоследствии пришлось партизанам подрывать этот мост.

Данчиков горько сетовал на себя за излишнюю доверчивость к Котову. «Железнодорожников» после этого случая возглавлял Веретенников.

Настоящим приобретением для бригады был Маркиан Белов.

Бойцы Маркиана были сплошь пожилыми. Они медленнее осваивали новую технику, значительно дольше, чем молодежь, готовились к операциям. Как и молодые бойцы Котова, они имели привычку обсуждать приказы командира. Сначала это не нравилось Данчикову. Но, присмотревшись к отряду Маркиана Белова, да и к самому командиру, поближе, Данчиков нашел здесь и надежную воинскую исполнительность, и творческий подход к решению любой войсковой задачи в партизанских условиях. Мужицкая рассудительность Маркиана была направлена на изыскание лучших методов борьбы с врагом.

При каждой встрече с Пуниным Данчиков как бы невзначай заговаривал об Иване Еремеевиче Гудилине — Полтора Ивана. Чутье подсказывало старшему лейтенанту, что в бригаде нужен такой человек, который цементировал бы личный состав, служил бы ему закваской, вроде дрожжей...

Пунин отмалчивался. Когда его донимали особенно настойчиво, сердито отвечал:

— Испортите парня, чует мое сердце... Дите он совсем — присмотр за Иваном требуется.

Но как-то он сам заговорил об этом.

— Шут с тобой, Петр... Бери Ивана. Но неволить его не стану, имей в виду. Привык он ко мне — это точно! Уговоришь — бери.

Полтора Ивана поставил неожиданное условие: вместе с Митькой!

— Это что — вроде нагрузки? — улыбнулся Данчиков.

— Как хочешь понимай. Только без него я как без рук, — совершенно серьезно заметил богатырь.

Данчиков стал думать. Думал он, собственно, об одном: как ему освободиться от «нагрузки»? Словно угадав его мысли, Полтора Ивана как-то разъяснил:

— Митька заместо глаз мне: высмотрит, а потом уж я, как медведь, шастаю по немцу... Мальчонка изобразить хоть кого может: нищенку, а то обыкновенную девчонку. На это в нашем деле не каждый горазд...

Будто в подтверждение этих слов из-за кустов появился замурзанный пастушок с вязанкой сена, перехваченной пеньковым кнутом. Выразив взглядом полное недоверие Данчикову, подросток поманил к себе Ивана. До командира бригады донесся его приглушенный голос:

— Охотник германский повадился в Сергеевку. Говорят, знаменитый какой-то фон-барон. Пока один бегает за зайцами, но староста объявил всем, что люди заместо собак немцу дичь гонять будут...

Путешествующий по оккупированным областям племянник банкира Тиссена Оскар оказался любителем не только зайчатины. Он слыл в своем кругу докой по части подледного лова рыбы.

Первые вылазки на замерзшую Опороть повергли Оскара в тихое изумление. Став гостем лотнянского коменданта, он весьма разнообразил его стол свежинкой, а застольную компанию потчевал всякими брехнями.

Полтора Ивану пришлось осваивать тайны промысла на дикую животину — иначе не проникнешь в повадки самого Оскара. Почти две недели ухлопали они с Митькой на охоту за охотником. Приходилось мерзнуть в камышах на реке, ночевали в скирдах соломы, ходили даже по следам оскаровского вездехода, который лихо преодолевал сугробы. Путаными были эти следы: немец почти никогда не повторял свои маршруты, зато, устремившись за добычей, забывал о своем конвое, далеко отрывался от мотоциклистов.