Не отверну лица - [96]

Густав резко повернулся к нему боком. Больше он не сказал ни слова.

Целую ночь и почти весь следующий день его не трогали. Даже Артц в подполье не решался заговорить с ним.

Густав пробовал заснуть в подвале, но сон обходил его. Чуть сомкнет глаза — и перед взором появляется розовая карта Данчикова, на которой черной краской изображен его собственный путь. Карты ему и прежде, до русского плена, не раз приходилось видеть в руках германских офицеров. Державный вид карт внушал страх. Линии коммуникаций и расположение боевых подразделений — все это напоминало паучьи сети. Они должны были парализовать Жизнь на больших пространствах, а может, и на всем земном шаре.

Но карта в руках советского офицера вдруг заговорила об ином: сети фашистской военщины если и охватили огромные пространства, не изменили общей окраски полей. Черные крестики немецких постов на схеме Лотнянской машинно-тракторной станции были похожими на немецкое кладбище в Сосновке.

Инородные тела в здоровом организме обычно блокируются исцеляющими силами, и эти силы до тех пор будут теснить, разлагая и уничтожая вторжение, пока организм не очистится окончательно. Густав мысленно представил себе, как на всем пути по России, везде, где остановился или движется инородный солдат, появились подобно бригаде Данчикова противодействующие силы.

Раньше думалось о побеге. Лучше бы — до самой Германии... Но путь этот казался не менее страшным, чем прозябание в русском плену, в Сибири. «Если не расстреляет Бюттнер, настигнет Маркиан Белов. Не алтуховцы, так севцы, не белорусы, так украинцы, не чехи, так поляки... Разъяренная Европа — красная, зеленая, голубая — хоть и опутана черными линиями, как веревками, живет, не сдалась».

Густав вспомнил, как во время одной вылазки в лес, когда их взвод подошел к оврагу и часть солдат, помогая друг другу, полезла вверх по скользкому склону, на них обрушилась гигантская сосна. Стройное дерево, гордо простоявшее у края оврага добрую сотню лет, тяжело скрипнуло на срезе и покатилось вниз. Двух убило насмерть, одному корявый сук сорвал с лица кожу.

Падение дерева на головы солдат произвело тогда удручающее впечатление. Но разве. Густав поверил бы кому-нибудь прежде, не изведав сам, что здесь все поднялось против нашествия чужеземцев, природа и люди действуют в полном согласии.

Артц прямо заявил Густаву, что он не знает, как пойдет дальше война, но уверен в силе русских. По крайней мере, его, Артца, могут спасти только русские...

Ничего подобного не толковал даже профессор Раббе. Никогда в истории войн не случалось, чтобы враг выступал в роли спасителя тех, над кем одержал с кровавыми усилиями победу...

...И после всего этого ему предлагают идти в Лотню с запиской коменданту гарнизона...

— Поймите, Мюллер, вас отпускают к своим, домой, — разъясняла Валя. — Передайте записку своему коменданту — и все.

«Все! — думал Густав. — Неси сама, если такая умница!»

Густаву давали время подумать. Но на войне и на это устанавливают сроки. Когда его привели для окончательного ответа, заявил решительно:

— Нет, господин обер-лейтенант, я решил не возвращаться, если вы мне позволите это сделать.

Данчиков помрачнел, глядя в напряженное лицо Густава, когда тот произносил, словно клятву, свои слова об отказе возвратиться в Лотню. Сапронов и Валя обменялись насмешливыми взглядами.

— Шкуру бережешь, солдат? — сурово спросил Данчиков.

— Нет, душу, господин обер-лейтенант, — возразил Густав. — Мой отказ возвращаться в гарнизон означает для меня нечто большее, чем боязнь расплаты за плен. — Он помедлил немного и закончил: — Мне нужно закончить свой разговор с пленными, что в яме...

Данчиков вздохнул:

— То — долгий разговор...

Густав согласился:

— Артц — это тоже для меня минное поле сейчас...

— Вы не дурак, Мюллер, — без особой радости отметил Данчиков. — Но, если сказать начистоту, для меня было бы лучше, если бы вы прозрели позже.

— Я вас понимаю, господин обер-лейтенант, но записку все же лучше бы передали ваши люди, если она чего-нибудь стоит.

Старший лейтенант скривился от этих слов, как от зубной боли, и стал почесывать затылок. Потом он произнес, обращаясь к штабным:

— Ну что ж, самим так самим. Третий немец отказывается возвращаться к своим...

Валя и Юрий начали тут же обсуждать предстоящую операцию. Они словно забыли о Густаве, который не очень-то понимал смысл необычного послания партизан к Бюттнеру.

Чтобы как-нибудь сгладить неприятное мнение о себе, Густав сказал, уловив паузу в их разговоре:

— Если господин обер-лейтенант позволит, я мог бы кое-что напомнить о привычках Бюттнера...

— Спасибо, — отозвался Данчиков холодно, — к вам на пост нашли дорогу, отыщем я к Бюттнеру.

Густава отвели в соседнюю избу на ночлег. Разведчики начали готовиться к ночной вылазке.

Так они просидели до сумерек, пока в штаб не заявилась девочка-подросток с полупустой холщовой сумкой через плечо, с закутанным до глаз лицом, в длинной старушечьей юбке. Она присела у порога, обхватив колени руками, и пискливым голоском проговорила:

— Господин комендант просили передать, что будут эту ночь ночевать дома, потому как погода нынче — не до прогулок, завьюжило... О-ой, как завьюжило, сердешные!