Не отступать! Не сдаваться! Кровавое лето 1942-го - [28]

Разговор тянулся долго и безо всякой темы: перескакивали с пятого на десятое, задавалось два-три вопроса, высказывалось столько же мнений или ответов, и вот уже речь шла совсем о другом. Поговорили о делах во взводе, отметили, причем все единодушно, что сержант стал последнее время что-то сильно зажимать выдачу продуктов из суточного пайка. В связи с этим упомянули и о поваре, который не далее как вчера обделил Глыбу щами и вдобавок вовсе не дал ему и Лучинкову хлеба. Посмеялись над Лучинковым, который в отличие от Глыбы, тут же потребовавшего своей порции, настоять на выдаче себе хлеба по неизвестной причине почему-то постеснялся. Досталось насмешек и на долю Золина, поделившегося с Лучинковым своей осьмушкой, пришли к выводу, что Золин тоже довольно странный, хотя, конечно, мужик добрый. Когда взводная тема была исчерпана, перешли к проблемам более глобальным, как то: например, что бы было, если война началась бы, скажем, на год позже или хотя бы этой весной. Тут ведущая роль принадлежала Дьякову, который решительно заявил, что было бы то же самое, потому что никто никому не верит, а за год ничего не изменишь, да и менять-то что-либо особого желания ни у кого не наблюдается. Синченко и Глыба ни возражать ему, ни соглашаться с ним не стали, и лишь последний, многозначительно поведя бровями в сторону подозрительно зашевелившегося в своем углу Рябовского, перевел разговор на более безопасную тему. Поговорили о рыбалке, о лошадях. Глыба рассказал историю о том, как у него перед самой войной пропала корова и как потом ее обглоданные волками кости нашли в овраге, а его, Глыбы, жена долго после этого плакала, но не по корове, а по тому, что плохая это примета. И действительно, меньше чем через неделю началась война, и его забрали в армию, и с тех пор он ничего не знает о своих родных, потому что их деревня теперь находится в глубоком немецком тылу… Синченко с горечью и злобой посетовал, что у него забрали коня в колхоз. Сразу же после войны с Польшей забрали. Столько лет был, и ничего, а как только Западную Украину присоединили—и нет коня. Потом и его самого в армию. Глыба опять покосился на Рябовского, и тогда Дьяков начал рассказывать о танках, давая технические характеристики новых моделей KB и Т-34. Но Глыба опять побоялся, что его собеседники выскажут, мягко говоря, что-нибудь нежелательное, и взял инициативу на себя, вспоминая разные забавные вещи из своей деревенской жизни. Наконец речь зашла о евреях. Первым о них упомянул Синченко, заметив, что сам Гитлер хоть по слухам и здорово их режет, но отношение к ним, на его, Синченко, взгляд, имеет, потому что-де читал он, будто настоящая его фамилия вовсе не Гитлер, да и с бабушкой у него вроде бы не все в порядке. Синченко даже вспомнил, где и при каких обстоятельствах читал — в одной польской газете, издаваемой для украинцев, когда ездил во Львов на ярмарку, как раз перед нападением Германии на Польшу.

— Агитация тогда шла, вот они и напечатали, — рассказывал Синченко относительно прочитанного. — Только как же его настоящая фамилия…

И он стал припоминать, перечисляя:

— Шильков, Шилков, Шильгубастер…

— Шикльгрубер, — подсказал Дьяков.

— О! Точно! — обрадованно воскликнул Синченко. — Шикльгрубер. А замаскировался под Гитлера. Зачем? Хотя вон Ленин — он тоже не Ленин, а Ульянов. Но тот хоть так и писал: Ульянов-Ленин. А этот фамилию чужую отхватил и помалкивает.

— Откуда ты знаешь, — возразил ему Дьяков. — Может, он у себя в Германии и не скрывает, что Шикльгрубер.

— Как же, держи карман шире, — недоверчиво усмехнулся Синченко и отрицательно покачал головой. — Тогда бы всем стало ясно, что он жид. И тогда он бы другую политику касательно евреев проводил. А тут суди сам, чистота расы… Славяне уже, по-ихнему, неполноценные, про жидов и говорить не приходится.

— Тогда скажи мне, зачем он, по-твоему, против своих же пошел? — настаивал Дьяков.

Подобный вопрос поверг Синченко в затруднение.

— Не знаю, — откровенно признался он.

— А! — торжествовал Архип. — Не знаешь, потому что не прав ты, парень. Шикльгрубер Шикльгрубером, а евреем он являться вовсе не обязан. А относительно перемены фамилии я думаю так: в партийных интересах. Опять же пример с Лениным. Скажи, зачем он фамилию менял? Отвечаю: конспирация. Ну там далее, перевороты, ответственное руководство партией и страной, это понятно. И остался Ленин Лениным. И с Гитлером так же. Так что он не еврей. Иначе бы не вел такую политику.

— Писали, что… — начал было Синченко, но Дьяков решительно перебил:

— Верь больше этим шляхтичам. Соврут — недорого возьмут! А на своих убеждениях я стою твердо. Вот тебе еще пример. — Он понизил голос. — Сталин ведь тоже не Сталин, а…

Осторожный Глыба, уже бывший до этого достаточно бледный, при последних словах Архипа поперхнулся кашей. Откашлявшись, сомкнул губы, уничтожающе посмотрел на Дьякова и, прошептав: «Рябовский сзади», высунул перед собой из-под стола сжатую в кулак кисть. Дьяков сделал вид, будто ничего не замечает, и нарочно громко произнес на всю землянку:

— А что, это ни для кого не секрет. Настоящая фамилия товарища Сталина — Джугашвили.