«Не отрекаюсь!» - [31]

— Ишь, герой, поосторожней. Испугался девки, аль не узнал?

— Узнаешь тут в темноте! А ты тоже хороша, так и до беды недолго!

— Ладно, ладно, успокойся. Я уж подумала, что не придёшь. Пойдём же, покажу свои хоромы.

Она показала рукой на едва видневшуюся в сгустившейся мгле хибару и, схватив его за руку, потянула за собой. Пригнувшись на пороге, он вошёл в почти вросшую в землю истопку.[142] Пахло дымом, уходившим столбом из каменки в круглое отверстие, проделанное в потолке. По деревянным стенам плотным рядком висели полки, служившие для оседания сажи. Окошко — узкая продолговатая щель в стене — было закрыто деревянной задвижкой. В полумраке на столе в красном углу еле мерцала лучина. От едкого дыма Светозар невольно зажмурился, опустил на глиняный пол торбу и потёр руками глаза.

— Вот, принёс, — словно стесняясь, он указал пальцем на холщовый мешок с продуктами.

— Спаси, Господи, — перекрестилась на образ в углу над столом Ярина, — вот то-то будет у нас праздник!

Она развязала торбу и выложила на стол куски копчёного мяса и сала, медовые соты, несколько медовых пряников и добрую пригоршню лесных орехов.

— А это сыну, — и отложила пряники в сторону. — Спасибо тебе за гостинцы. Ну, чего стоишь, усаживайся, сейчас соберу на стол.

И принялась суетиться возле дышащей жаром печи, ловко выхватив из её зева глиняный горшок с просяной кашей.

— А малец там?

Светозар кивнул на занавеску, что отгораживала настил сбоку печи от остальной комнаты, думая, что мальчишка спит.

— Сдаётся, сегодня он тут не нужен, — смутилась Ярина, — отправила его к своей сестре, тут, неподалёку.

Светозар подошёл к Ярине и, неуклюже притянув её к себе, поцеловал. Ярина, будто пытаясь вырваться, упёрлась руками в его широкую грудь.

— Да постой же, какой нетерпеливый, дай стол накрыть. Ещё успеется!..

Расставание Светозара с Яриной

Уже светало. Заслышав крик петуха, Светозар заворочался на полатях, осторожно отвел обнимавшую его руку Ярины и тихонько стал подниматься, боясь потревожить сон подруги. Она же, проснувшись от лёгкого шороха, только горько вздохнула:

— Быстро ноченька пролетела! — и привычно потянулась с полатей. Скоро одевшись, разворошила остывший в печи жар, нашла тлеющий уголёк и зажгла лучину. Жидкий мерцающий свет осветил горенку, отбросил уродливые огромные тени Светозара и Ярины на стены и заколебался на чёрном от сажи потолке.

Они обнялись и горячо прильнули друг к другу.

— Люб ты мне стал с первого взгляда, там, на поле, — сдерживая слезу, покусывая губы, проронила Ярина. — Спасибо тебе, утолил ты мою женскую печаль!

— А не боишься непраздной стать?

— Лучше понести от тебя, чем от лихого татарина. Сколько они наших девок уже перепортили! Не хочу татарчонка под сердцем носить. Пусть мой сынок будет наших кровей.

Светозар шагнул за порог. Ярина кинулась следом, догнав, обвила шею и прильнула своим гибким станом к его ладному телу. Он неловко погладил её волосы, быстро расцеловал лоб, щёки, губы.

— Если вернусь, обязательно тебя разыщу! А сейчас прощай. Пора в лагерь. Иначе могут плохо подумать.

Ярина резко оттолкнула его от себя и перекрестила.

— Прощай! Дай Боже доброго тебе пути и возвращения! Хорошо мне было с тобой, на сердце стало светло и чисто, словно студёной росой омылась. Ну, иди же, иди…

Глава шестая «Не отрекаюсь!»

На пути в ставку хана Бату

Князь Михаил Всеволодович два месяца[143] добирался до улуса Джучи, кочевавшего на левом берегу Волги. Весной кочевники поднимались на северные пастбища, расположенные у слияния Камы с Волгой, тут расстилались земли Волжской Булгарии.[144] Несчётные татарские табуны, стада и отары паслись здесь на сочных приволжских травах всю тёплую пору года, а с наступлением осени опять откочёвывали в низовья на зимние выпасы.[145]

Когда черниговское посольство проезжало через земли Ростовского княжества, к ним присоединился княжич Борис,[146] внук Михаила Всеволодовича. И всюду, где ступали русичи, им встречались картины страшного запустенья. Многие руськие селенья заросли бурьяном, в иных же едва теплилась жизнь. Между руин и в полях среди высокой ковыльной травы белели людские кости и черепа, угрюмо смотревшие пустыми глазницами в небо. Завидев всадников, нехотя отбегало от них степное зверьё; лениво поднималось в небо и долго кружило, истошно крича, галочье и вороньё.

После полного тревоги пути, когда приходилось опасаться рыскающих повсюду литовцев,[147] зарившихся на лёгкую добычу, впереди заблестели воды великой могучей реки. Обоз князя подошёл к небольшому приграничному посёлку, формально считавшемся руським, — в этом месте предстояло задержаться, прежде чем переправиться через Волгу. Здесь останавливались все руськие князья, спешившие засвидетельствовать свою покорность Бату, и порой застревали надолго, ожидая, когда примет хан.

Монголы были язычниками. Они считали, что существует единое верховное божество, но у него в подчинении находятся божества рангом поменьше. И часто в полемике с христианами о вере, в доказательство своей правоты, показывали сжатый кулак, а потом его разжимали и указывали на растопыренные пальцы. Поясняя: как кулаку подчиняются пальцы, так верховному божеству подчиняется множество других богов. Собственно, религиозное мировоззрение монголов было не чем иным, как слепком их общественного устройства, когда на верху иерархической лестницы стоял верховный хан, которому безраздельно подчинялись другие из ближайшего родственного ему окружения.