«Не отрекаюсь!» - [27]

В Елецком монастыре у епископа Иоанна

Князь Михаил в сопровождении боярина Фёдора и коваля Андрея въехал на подворье Елецкого монастыря, казавшегося островком жизни в разорённом монголами граде. Их встретил владыка Иоанн с монастырской братией. Он принял старшинство над Черниговской епархией после епископа Порфирия, уведённого татарами из сожжённого Чернигова.

Придержав своего жеребца и неловко спрыгнув наземь (как-никак, а уже шестьдесят семь годков!), князь отдал поводья подбежавшему иноку. И вместе с владыкой направился в Успенский собор. По ступенькам в стене они поднялись на галерею, где размещались хоры и келья владыки. И уже в келье князь смиренно обратился к своему духовнику:

— Владыка, разреши вериги моей души! Боязнь наглой[129] смерти одолела меня.

— Всяк человек смертный, — ответствовал Иоанн. — Так стоит ли отчаиваться? Уповай на Господа, и душе твоей воздастся сторицей. О твоей кручине наслышан, но даже в безысходной доле всегда есть надежда.

— Святой отче, хан Батый желает, чтобы прибыл к нему в ставку и облобызал ему ноги. А за такой «поклон» сулит мне ярлык.[130] Дожились, что руський князь должен валяться в ногах у язычника, испрашивать дозволение на княженье в своей вотчине! Много пришлось мне изведать горести, но таких поганских почестей не принимает душа!

— Обветшал ты, княже, от стезь своих. А поганые помнят все твои козни. Ведь ты был дважды причастен к убийству их посыльных. Не забыли они и твоё непокорство, когда пытался возмутить против них западные народы. И не твоя вина, что посланец твой не получил тогда поддержки.[131]

А безбожные уста смертоточивы, веры им нет! Отправляйся в свой скорбный путь, княже, с крепкой душой. Не поддавайся на уговоры и посулы язычников, не принимай обряды поганские. Не искушай своё сердце и не губи свою душу ради сомнительной мирской славы. Молись о жизни вечной! И Господь воздаст по прошению твоему. Смертна только плоть, душа же наша бессмертна. Ибо сказано: «Сеющий в плоть свою от плоти пожнёт трение, а сеющий дух от духа пожнёт жизнь вечную».

Иоанн покрыл склонённую голову князя епитрахилью,[132] перекрестил и прочитал разрешительную молитву.[133]

— Ступай! Да будет с тобой благодать Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа!

Князь Михаил низко поклонился своему духовнику, обнявшись и облобызавшись с ним, вышел. Следом исповедались и причастились у владыки боярин Фёдор и коваль Андрей.

Раздумья коваля Андрея

Андрей собирался в дорогу в своём заново отстроенном доме на территории Детинца. Душа кручинилась, он долго не понимал причину этой неспокойности, пока не кольнуло сердце, что вот также смятенно чувствовал себя, когда уходил с князем к уграм. Тяжкие воспоминания большими ковальскими щипцами сдавили его сердце…

После падения Чернигова хан Менгу отпустил его и князя Мстислава, повелев идти в Киев к князю Михаилу, чтобы рассказали ему о горькой участи его родовой отчины. Хан злобно сказал, что также станется с Киевом и его жителями, если князь добровольно не сдаст град.

Встретившись с Михаилом Всеволодовичем, они передали ему суровые требования монгольского военачальника. Князь выслушал их внимательно, а потом, окаменевши, долго молчал. В устоявшейся тишине только громко хрустнули его крепко сцепленные пальцы. Боялись вспугнуть безмолвие боярин Фёдор и присутствовавшие при разговоре знатные киевские мужи. Затем, словно очнувшись от наваждения, Михаил пылко промолвил, что с безбожниками на переговоры он никогда не пойдёт. Его дружина и киевляне все полягут на городских стенах, но град врагу не сдадут.

Расправа с монгольскими посыльными

Хан Менгу, разорив черниговскую землю, привёл в скором времени свой тумэн к Киеву. И не мешкая послал к Михаилу Всеволодовичу переговорщиков, полагая, что он внял словам освобождённых своих соплеменников. Но князь говорить с ханскими посыльными не захотел. Только грозно сверкнул очами и повелел круто расправиться с ними, а трупы выбросить за городские ворота. Княжеские дружинники люто расправились с монгольскими послами, подписав этой безумной расправой безжалостный приговор граду и его жителям.

Менгу с нетерпением ожидал своих послов на левом берегу Днепра, алчно поглядывая через стылую воду на Киев. Там, в лёгкой морозной дымке, золотились под солнцем на крутых холмах несчётные купола церквей. Он долго смотрел на главный руський град, а потом, словно голодный зверь, похотливо облизнулся, подумав: вот он, лакомый жирный кусок, его без промедления нужно брать. Много золота и пленников приведёт он в улус своего двоюродного брата хана Бату.[134]

А когда увидел мёртвых послов, пришёл в бешенство. Выхватив саблю, резким взмахом ссёк молодую берёзку и поклялся спалить злой руський град дотла, а всех его жителей умертвить. Злобно прорычал, что лучше князю Михаилу сгинуть от стрелы его нукера, чем попасться живым, — смерть его будет презренной и лютой. А весь его род он истребит, пока от него не останется лишь негодный кусок мяса, которым будут брезговать даже бездомные твари.

Искромсав на щепы берёзку, хан успокоился. И по здравому рассуждению не решился на штурм Киева. Столица Южной Руси, окружённая высокими крепостными стенами и глубокими рвами, выглядела внушительно.