Не открывая лица - [62]

Гестаповец постелил постель и улегся. Но желанный сон не сразу пришел к нему. Было очень жаль фотоаппарата, жаль не только, как утраченную ценность, но и… Черт! Об этом лучше не думать.

Как известно, пленка, которой заряжаются кассеты для аппаратов типа “Контакс”, имеет стандартную длину и рас” считана на 35–36 снимков. Маурах снимал Эльзу в окружении летчиков, когда показатель счетчика снятых кадров находился против цифры 29. Эти двадцать девять кадров, снятых раньше, были посвящены участию Маураха в последней карательной экспедиции. Если проявить пленку и отпечатать все кадры — фотографии украсили бы альбом любого гестаповца: Маурах стреляет из пистолета в затылок старику, Маурах стоит, наступив ногой на труп женщины, Маурах на фоне виселицы и тому подобное. Блестящие, великолепные фотографии! Маурах намеревался сделать альбом и подарить его подрастающему сыну…

Да, такие снимки хороши в альбоме, но если они попадают в руки советских разведчиков или партизан — это совсем другое дело… И самое ужасное, что он, Маурах, будучи, аккуратным и бережливым немцем, написал химическим карандашом на обратной стороне футляра аппарата свою фамилию и, кажется, даже домашний адрес.

“Какая досада, какая непростительная оплошность”, — думал Маурах, засыпая. И как только сладкая дремота склеила отяжелевшие веки гестаповца, ему приснился тревожный сон.

Будто бы случилось что-то невероятное и ужасное — армия фюрера разбита в пух и прах. Маурах попадает в плен. Его допрашивает молоденький советский следователь — младший лейтенант. “Вы, обер-лейтенант Герман Маурах, долгое время служили в гестапо и лично уничтожили многих ни в чем не повинных мирных советских граждан. Вы зарегистрированы в списках преступников”. “Господин следователь, вы шутите или ошибаетесь, — отвечает дрожащий от страха Маурах. — Я не знаю никакого Маураха, я рядовой…” Он называет первую попавшуюся на ум чужую фамилию и сам дивится своему наглому обману — ведь стоит следователю только взглянуть на его мундир, и он разоблачит его.

Но что это: на нем форма рядового. Ага, он успел вовремя переодеться. Теперь пусть докажут, что он гестаповец. Нет, он рядовой, пожилой, несчастный, ни в чем не повинный человек, которого оторвали от семьи и послали на войну. Он спасен! Русские гуманно относятся к пленным, кроме тех. кто занесен в списки военных преступников и подлежит суду народа. Теперь Маурах в безопасности. Его не будут пытать, морить голодом и жаждой, над ним не будут производить те ужасные эксперименты, какие производили над советскими военнопленными некоторые немецкие врачи и ученые. Он кое-что слышал об этих “научных опытах” — людям прививали различные болезни, садили их в камеры и выкачивали оттуда воздух или постепенно снижали температуру до минус 60 градусов по Цельсию Брр! Нет, он не умрет, он будет жить, его будут кормить… Какое счастье!

И вдруг на стол советского следователя одна за другой падают фотографии. Что это? Ведь это знакомые снимки. Ведь это он, Маурах, в мундире гестаповца… Он — на фоне виселиц, он — у трупа женщины и ребенка, он — с пистолетом, приставленным к затылку старика Боже мой! Откуда, откуда взялись эти снимки? Маурах оглядывается и видит Эльзу. Эльза смеется и шепчет: “Осторожно, там пистолет. Он заряжен…” И показывает розовый язык.

Маурах во сне скрипит зубами, стонет, ворочается. Сон не принес ему отдыха и покоя — его мучит кошмар.

27. “ДОМА”

Через три дня на зорьке Тарас и Курт явились в расположение партизанского отряда “Учитель”. Взглянув на их исхудалые, обмороженные лица с запавшими, лихорадочно блестящими глазами, можно было понять, что испытали они в пути.

Первыми подростка и солдата заметили бойцы, сидевшие в секрете. Тарас, в длинном не по росту полушубке, шагал, прихрамывая, опираясь на руку немецкого солдата. Курт устало передвигал ноги, губы его были упрямо сжаты. Бойцы в секрете молча проводили глазами этих двух, людей, из последних сил бредущих по снегу к отряду.

Затем их увидел стоявший за елкой часовой Федор Бойченко.

— Тарас! — крикнул он, выходя из-за елочки.

— Дядя Федя! — слабым, срывающимся голосом отозвался хлопец. — Дошли, Курт. Дома!

Он побежал, но, запутавшись в полах полушубка, упал, зарылся в снег руками по локти. Партизан бросился ему навстречу и помог подняться.

— Не забыли?.. — спросил Тарас. Он улыбнулся запекшимися, в темных струпьях, губами, по его щекам катились слезы. — Это — Курт, немецкий коммунист, — торопливо добавил подросток, заметив, что партизан враждебно смотрит на приближающегося солдата. — Знакомьтесь!

— В самом деле коммунист? — спросил Бойченко удивленно.

— Да. Не сомневайтесь. Проверено. Он на моих глазах партвзносы заплатил… Ага! Пропал один эшелончик у Гитлера.

Партизан с уважением пожал руку солдата.

— Дядя Федя.

— Курт Мюллер.

— Хорошая фамилия, — одобрительно кивнул головой дядя Федя. — Муляр, это по-нашему, по-украински — каменщик.

— А что с рукой, дядя Федя? — спросил Тарас, увидев, что кисть левой руки у партизана забинтована.

— Задело… На засаду напоролись, — помрачнел Бойченко и обратился к солдату. — Вы, товарищ Муляр, карабин дайте сюда. Такой порядок… До разрешения командира. — Он забрал у солдата карабин и вздохнул. — Десяти человек у нас недостает, Тарас. И все хлопцы, как на подбор.