Не открывая лица - [21]

Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.

Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.

— Сокуренко, не трогать! — поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. — Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия — Коваль. Имя — Василий, отчество….. Отчество — Иванович. Так, ведь, Иванович?

Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.

— Что ты переживаешь, дурак, — презрительно обратился к нему обер-лейтенант. — Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. — Шварц повернулся к Сокуренко. — Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.

— Смотрите! — подобострастно удивился Сокуренко. — Губа не дура…

Обер-лейтенант взглянул на паренька.

— Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.

Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.

— Куда смотришь! — толкнул его в бок начальник полиции. — Стой прямо, по команде “смирно!”

— А ведь если нашу Оксану принарядить, — продолжал обер-лейтенант, — навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.

— Я сам жалею, что не немец, — с пафосом подхватил мотив Сокуренко. — Так жалею… Но душой я — сын Германии.

Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.

— Что-то вроде незаконного сына… — сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. — Как это по-вашему?

— Подкидыш, байстрюк! — не шелохнувшись, подсказал паренек.

— Сейчас я с тобой поговорю!! — накинулся на него Сокуренко. — Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?

— Да, да, Сокуренко, — разрешил Шварц. — Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.

Начальник полиции толкнул паренька к дверям.

“Какой фанатизм, — провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. — Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго”.

Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.

Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.

— Везут второго. Давать?

— Давайте. Только скажите своим людям — пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.

— Слушаюсь! — голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.

9. ГОЛУБАЯ ПОЛОСКА

С большим нетерпением ждал обер-лейтенант появления второго задержанного. Хотя обыск и предварительный допрос сына командира партизанского отряда (в том, что Василий Коваль был сыном “Учителя”, Шварц не сомневался) дал немало, смутное недовольство собой не исчезало, а усиливалось в душе гитлеровского офицера. “Неужели это вызвала вздорная басня о соколе и уже?” — подумал Шварц, кисло усмехнувшись, и приложил ладонь ко лбу. Ага, лоб горячий. Очевидно, он слегка простыл. Примет пару таблеток на ночь, и пройдет. Унывать нечего — пока что дело движется прямо-таки отлично. У него возникло чудесное предположение. Еще не совсем ясное и обоснованное, но вполне вероятное.

Шварц натер виски одеколоном, подошел к печке, прижался спиной к горячему кафелю. И вдруг в памяти всплыла история с Эрлихом. Он увидел бледное лицо солдата, услышал его голос: “Кто превратил нашу молодежь в убийц? Кто толкнул ее на гибель?” Чепуха! При чем тут этот сумасшедший? Просто, я болен”, — раздраженно думал гитлеровец. Но беспокойство нарастало, сердце билось сильнее обычного. Черт возьми, он волнуется, ожидая встречи с каким-то сопляком! Этого еще недоставало. Сейчас он задаст жару им обоим. Они у него заговорят.

В коридоре зашумели, затопали, и прежде чем дверь открылась, обер-лейтенант услышал взволнованный, обиженный, задиристый юношеский голос, в котором звенели слезы: “Вот начальство ваше разберется. Ха! Думаете, схватили так, за здоров живешь, и — все…”

В кабинет, стуча сапогами, ввалились фельдфебель, два солдата (один из них был Курт Мюллер), Сокуренко. Они подталкивали вперед подростка.

Это был Тарас. Красное от мороза, курносое лицо хлопца выражало злость, досаду, испуг. У него был вид человека, крайне встревоженного непонятными и опасными событиями, развернувшимися вокруг него, но твердо решившего доказать, что эти события не имеют к нему никакого отношения.