Не открывая лица - [17]

Недоставало двух. Паренек тревожно, точно боясь ловушки, посмотрел по сторонам, поднял уши шапки, прислушался. По-прежнему было тихо. Он успокоился и вынул пистолет, запасную обойму.

Полицейские в цепочке находились уже на расстоянии ста метров. Хорошо были видны их раскрасневшиеся от мороза лица, ремни с подсумками, повязки на рукавах.

Паренек пошевелился, уминая под собой снег, и замер. Черные злые глаза его глядели не мигая. Наконец он выбрал цель для первого выстрела. Посредине цепочки, вслед за низеньким плюгавым полицейским в синей чумарке, шагал по тропинке высокий гитлеровец с автоматом на груди. Он размахивал руками и кричал что-то своим солдатам. Это был обер-ефрейтор.

Упершись локтями в мешок, паренек стиснул зубы, старательно прицелился и, когда незримая линия, идущая от его гневного зрачка через прорезь прицела и кончик мушки, уперлась в грудь гитлеровца, плавно нажал спусковой крючок.

В тишине морозного, малинового, радостного утра раздался сухой, чуждый природе звук выстрела…

Проводив машину с солдатами и полицейскими, Шварц вернулся в свой кабинет в отличном настроении. “Выходы из просеки закрыты, — размышлял он, рассматривая карту и насвистывая марши. — Им некуда будет деться. И если это действительно партизаны, то Сокуренко преподнес мне на прощанье прямо-таки прелестнейший подарок”.

Оксана внесла большую охапку дров. Обер-лейтенант наблюдал, как она подбрасывала их в печку, его поразило необычное выражение лица девушки. “Точно у нее кто-то умер из близких родственников, — подумал он. — А как ужасно красит она брови и щеки… Очевидно, полагает, что вот такая, грубо размалеванная, она становится красивее, привлекательнее. У бедной девушки полное отсутствие вкуса. А ведь если ее приодеть, стереть с лица дурацкую краску, заставить каждый день чистить зубы, сделать модную прическу — получилось бы нечто очаровательное”.

Прикрыв дверцу печки, девушка собралась уходить.

— Оксана! — задержал ее Шварц. — Почему у тебя сегодня такое грустное лицо?

Девушка подняла на него смеющиеся глаза.

— Грустное? Вы скажете… Сегодня у меня счастливый день — я видела хороший сон.

— Со свадьбой? — усмехнулся обер-лейтенант.

— Да…

— В каком чине был жених?

— Я этого не заметила, — простодушно ответила Оксана, польщенная вопросом Шварца, — но офицер… Черный мундир, волосы светлые, как у вас, и такой красивый, обходительный, вежливый. Мы входим в кирху, а кругом — народу! И — оргн. Ведь у вас в церкви оргны?

— Боже, какая наивность… — засмеялся обер-лейтенант.

— Вы не верите в любовь? — обиделась Оксана

— Я верю в любовь, — сказал Шварц жестко и посмотрел на девушку с игривым сожалением. — И это… только это спасает тебя от многих неприятностей…

Оксана загадочно вздохнула.

— Господин обер-лейтенант, я никогда ни о чем вас не спрашиваю, а теперь хочу спросить. У вас есть невеста? Это не военная тайна?

— Нет, это не военная тайна, — сказал офицер, расстегивая верхний карман мундира и вынимая оттуда фотографию. — Вот дама моего сердца. Ну, как? Нравится?

С фотографии улыбалась Оксане миловидная немочка, с красивой прической, холеная, капризная, с ямочками на щеках, показывавшая в улыбке два ряда мелких блестящих зубов.

— Ой, какая!.. Ангелочек! — всплеснула руками Оксана. — Разрешите посмотреть?

Обер-лейтенант передал фотографию и с удовольствием отметил, что в глазах этой украинской девушки вслед за восхищением мелькнули ревнивая зависть, страдание, далеко запрятанное сознание своего ничтожества. Он не удивился: даже у многих немецких девушек его ослепительная Берта вызывала именно такие чувства.

— Но папаша у этого ангела… — начал было он, самодовольно улыбаясь, и, не успев договорить, изменился в лице.

Где-то далеко прозвучали выстрелы.

Обер-лейтенант, как был — в меховом жилете, без фуражки — выбежал на крыльцо. Стрельба доносилась со стороны леса. Часто хлопали винтовочные выстрелы, почти беспрерывно трещали автоматные очереди. “Черт возьми, Сокуренко, кажется, не ошибся, — подумал Шварц, прислушиваясь к пальбе. — Но как долго они возятся…”

Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась.

Шварц вернулся в кабинет. Оксана все еще рассматривала фотографию.

— Да, так папаша у этого ангела — сущий дьявол, — весело сказал обер-лейтенант. — Великолепное имение, пятьсот гектаров земли в Восточной Пруссии, два спиртных завода… Наследница — единственная дочь, милая, капризная, взбалмошенная Берта.

— Она любит вас? — спросила Оксана.

— Любит, любит… — пряча фотографию в карман, засмеялся офицер. — Но кто я для ее пузатого папы? Фольксдейче, сын какого-то немецкого колониста в России, раскулаченного к тому же, сын немецкого фермера, имевшего когда-то всего лишь сорок пять десятин земли на Поволжье.

— Как, значит, вы жили в России? — изумилась девушка. — А я — то думаю, откуда немецкий офицер так хорошо знает чужой язык? А спросить все стеснялась.

— Вот поэтому-то я и держу тебя уборщицей, — строго сказал Шварц. — Ты не задаешь лишних вопросов. Ты слуга, вышколенный слуга, четко выполняющий приказания господина. Такими должны быть все здесь, на завоеванной нами земле.