Не от мира сего-3 - [5]

Когда лошадиная песня «э-ге-гей, хали-гали, э-ге-гей, цоб-цобе» стихла за поворотом, Жан отправился по своим делам. Собственно говоря, дел-то у него особых не было, так — чепуха, домашние хлопоты по хозяйству. По реке шел корабль, весла на нем одновременно погружались в воду, толкая посудину против течения с весьма приличной скоростью. Ветерок изредка доносил обрывки команд — ничего интересного.

Как-то надо было дело самостоятельное начинать. Жан не умел читать, зато умел писать: накарябает на тонком кожаном свитке какие-то кружочки, палочки, соединит их волнистыми линиями — письмо готово. Покажет своим подручным, которые прибились к нему в настоящую шайку инквизиторов, и прочитает с важным видом. Те слушают, раскрыв рты.

Чем больше раз употребляешь фразу «именем Бога», тем солиднее делается вся грамота. Надо бы составить какой-нибудь план, что ли, пройтись по окрестностям, осмотреться, приметить, кто может послужить делу инквизиции, точнее — инквизиторов, при этом, не скатываясь до активного сопротивления. С шерифами как-то завязать знакомство, от «лыцарей» держаться подальше. Да мало ли что — уповать и надеяться больше не на кого.

Лишь только глубоко под вечер Жан вспомнил про подарок Меура, ушел в сарай, запалил свечу и вытряхнул содержимое на грязный пол. Чем больше он приглядывался к неизвестному дару, тем сильнее колотилось о ребра его сердце. Он даже несколько раз подбегал к щелям в двери, приглядываясь, не видит ли кто.

Вообще-то настоящим инквизиторам положено иной раз иметь дело с такими вот вещами: обнаружить и сразу уничтожить. Но хитрый лис Меур дал ему все это не для того, чтобы избавиться — разбить, сжечь, а пепел утопить. Тут явно сокрыт тайный замысел.

И Жан начал думать. Прозрачный, величиной с два мужских кулака, шар, вполне возможно, что и хрустальный. Пирамидка из такого же материала. Свечи, черные и кривые. Кусок тонкой кожи, величиной с носовой платок с перечеркнутой надписью. Буквы показались Бетенкуру знакомыми, где-то их он уже видел.

Еще из мешка вывалилась дохлая мышь, чье присутствие в кампании обнаруженных предметов казалось спорным. На всякий случай он ее тушку не выбросил, а уложил к стенке сарая. Спустя несколько дней вспомнив о ней, Жан мыши на месте уже не обнаружил. То ли воскресла и убежала, то ли сожрал кто-то — крысы, либо коты. Предпочтительнее второй вариант, во всяком случае, никакой знаковой роли мышиный трупик не сыграл, все прекрасно сработало и без него.

Жан был достаточно разумным человеком, поэтому немедленно что-то делать с этими колдовскими штучками (а то, что это «колдовство», у него не вызывало никакого сомнения) он не стал. Однако не потому, что это было табу для истинного верующего, а потому что неведение и поспешность могли привести к весьма трагическим последствиям.

«Эх, надо было у Меура спросить», — подумал он с запозданием, но тут же сообразил, что отец-наставник в любом случае ничего бы не сказал: не любил тот делать какие-то поступки, последствия которых могли указывать именно на него, как организатора и вдохновителя. Даже притаскиваемые в одно уединенное шале дамы не были прямым указанием попа — хватало полунамеков. Но полная безнаказанность после этого, выдаваемые священником на проповедях сомнения: «а не дьявольская ли пособница — сгинувшая красавица?», исподволь гасившие поисковые рвения прихожан — свидетельствовали, что Меур держит руку на пульсе событий. Косвенно, конечно, свидетельствовали.

Жан решил разузнать о даре священника побольше.

2. Дюк Стефан и две знаковые встречи

В Нормандии всегда ошивалось по своим аристократским делам достаточно много народа с соседних островов. То ли сама Англия, как таковая, не способствовала тому, чтобы душа аристократов развернулась и вглубь, и вширь, то ли удобнее было быстренько перебраться через Английский канал и оттуда показывать коснеющим в пуританстве снобам кукиши: на-ко, выкуси!

Нормандские короли остались в Шотландии, да Уэльсе, не говоря уже про зеленый остров — Ирландию, по берегам же Темзы стали кучковаться какие-то подозрительно похожие на жидов личности. А где жид заводится, там и король — жид. Даже если он того не желает.

Генрих Первый, по фамилии Боклерк, тоже считался как бы представителем Нормандской династии в среде коронованных личностей Англии того времени. Да и был таковым, насколько это ему казалось. Рыцарь, со всеми вытекающими из этого последствиями, был чтим коллегами-королями, но несколько презираем духовенством, чьи интересы были гораздо шире, нежели просто укрепление власти в отдельно взятой монархии.

Когда же Генрих, вопреки советам попов, сначала принял в «лыцари» своего племянника Стефана, который воспитывался у него при дворе, а потом еще пожаловал тому земли на юго-западе Нормандии и обширнейшие угодья — Ланкастер а также Ай в Суффолке, терпение церкви стало иссякать. Рыцарские понятия, как они считали, были рудиментом, даже более того — вредным рудиментом, от которого необходимо было избавляться.

Рыцари, объединенные в Ордена, считали своим предшественником самый древний Орден — госпитальеров. Поэтому у них сохранялись не только похожие обычаи и традиции, но и была общая История. Вот эта самая История и разнилась от той, что трактовалась святыми отцами.