Не от мира сего-2 - [46]

Илейко не любил, когда давили на жалость. С одной стороны у него не так уж и много товарищей, чтоб бросать их в беде (будто бы, если бы их было много — можно было плюнуть на кого-нибудь: одним больше — одним меньше). С другой — вдруг, это товарищ Наследника. Хотя и это тоже не аргумент. Действительно, прав Пермя — надо посовещаться.

Не медля нисколько, Скульд поднялась из-за стола и скоренько убежала по направлению к дереву Иггдрасиль. Она двигалась очень грациозно и напоминала лань, наверно. Следом за ней также без лишних слов устремилась и Верданди, ее поступь была несколько тяжелее, но наблюдать за ней было очень приятно: некоторые части ее тела так ловко подпрыгивали в такт бегу, что у наблюдающих терялось дыхание. Она была похожа на женщину, потому как не существует таких животных, с кем бы можно было ее сравнить. И старуха Урд не усидела на месте. Быстро-быстро шевеля согнутыми в локтях руками, она суетливыми семенящими шагами, двигаясь как-то боком, постаралась не отстать от своих подруг. Со стороны она выглядела, как безумный краб, догоняющий воду отлива.

— Что делать-то будем? — спросил Мишка, явно озадаченный бегством Норн.

— Я так полагаю, что они уже знают, на что мы решимся после нашего совещания, — сказал Пермя.

— Как же так — даже я не могу предположить дальнейшие свои поступки, — возразил Илейко.

— Эх, наивный ты человек, — покачал головой Васильич. — Думаешь, если бы мы не пошли на выручку неведомому товарищу, сказали бы нам о нем хитрые Норны? Зачем попусту воздух сотрясать, если и так известно, что другого пути у нас нет?

— Точно, — воодушевился леший. Он очень не любил принимать какие-то решения, боясь наделать ошибок. — Вот скажи, к примеру, кем был Иисус Навин?

— Воином, — пожал плечами Илейко.

— Великим воином, — добавил Пермя. — Он Землю остановил однажды.

— Не, ну это понятно! Я про работу его, так сказать, интересуюсь.

— Пошел ты в пень, Мишка, — махнул рукой лив. — Иисус Навин был Навином, и баста!

— Сам пошел, — хохотнул Хийси. — Он был именно навиным, то есть, моряком (на руническом санскрите nävin означает "моряк", примечание автора). Все просто, только вы этого не знали, потому как не задумывались. А вот эти дамочки, как раз, и задумываются. В том числе и про нас.

— Тогда — пошли, догоним их и согласимся, — сказал Илейко. — Кстати, куда они побежали?

— Туда! — одновременно сказали его товарищи и для пущей важности указали каждый себе за левое плечо.

Странно, но и ливу казалось, что Норны ускакали куда-то тоже за левое плечо, но за его. Получалось, что они все друг за другом разбежались в разные стороны. Хорошо, но, в таком случае, где же древо Иггдрасиль, ибо дамы умчались в его направлении? Очевидно, эта мысль пришла в головы и Перме, и лешему. Каждый осторожно обернулся в своем, облюбованном прежним жестом, направлении, и каждый осторожно, чтобы не обидеть товарищей, вздохнул: дерево высилось в нужном для него месте.

Меж тем утро удалось — от ручья поднялся туман, густой и плотный.

— Парни, пошли-ка попрощаемся с хозяйками, да и пойдем себе с Богом, — предложил Илейко.

— На выручку товарища, — вставил Мишка.

— Пусть только укажут, куда, собственно говоря, идти, — добавил Пермя.

Когда они поднялись из-за стола, мир будто бы обернулся вокруг них, как вокруг оси. Туман ужесточился. Только далеко в вышине Великое древо Иггдрасиль продолжало держать небо на своей кроне.

Илейко подумал было, может крикнуть, но отказался от этой идеи. Странно, но пытаясь, походя, вспомнить женщин-хозяек, он никак не мог вызвать из памяти чей-то из них образ. Черты Скульд волшебным образом смешивались с лицом Верданди, и среди них, вдруг, проступали контуры чела старухи Урд. Все три лица накладывались друг на друга, заставляя память признавать себя побежденной: хоть тресни, но образ Скульд без Урд не воссоздавался, а они обе — без Верданди. Такая вот накладочка.

А Мишка в то же самое время напрягал извилины в попытке представить дом, в спальнях которого так душевно отдыхалось минувшей ночью. Впрочем, безуспешно: что-то было с крышей над головой, но что?

Не был далек в своих раздумьях и Пермя: у него никак не складывалась баня, где они парились и отмокали от былых дорожных хлопот и неурядиц. Помнилась вода и пар, да некое замкнутое пространство — и все.

Из тумана высунулась морда Заразы. Она сказала "ку-ку" и осторожно теплыми губами потрогала лива за щеку. Конечно же, лошадь ничего не произнесла — кобыла была выше этого — но могла бы проявить себя в таком торжественном случае!

— Кто-нибудь понял, что Норны наговорили? — нарушил тишину Илейко, и слова его, казалось, вязли в неожиданно сгущающейся белесой пелене.

— А чего тут понимать? — ответил леший. — Чуть что не так — пустят кровь. Сначала у тринадцати человек, потом — еще у пяти. Затем, может быть, и у нас. Вот ведь какие вредные женщины!

Откуда-то издалека долетели приглушенные звуки музыки и голос, поющий печальную песню "Я — такой молодец. Мне — все наряды к лицу".

— Это же кантеле! — сказал Илейко, уловив трогательные, ни с чем другим несравнимые, переборы струн.

— Так это Садко! — воскликнул Мишка, которому, оказывается, звуки голоса знаменитого "гусляра" (ghus — "звучать" на руническом санскрите, примечание автора) были знакомы.