Не осенний мелкий дождичек - [94]
— А механизмы на фермах ржавеют! С людьми Никитенко разговаривает грубо! — начала Валентина, но муж прижал ее плечо ладонью:
— Мы есть хотим, Валя. Недостатки в любом хозяйстве найдешь, в лучшем из лучших. Никитенко не советую трогать, мы ориентируем остальных на опыт «Зари», о нем знают в области. Критиковать Никитенко — значит, самим бить себя по лицу. Он же после ранения пришел. Сам впрягался в гуж на пахоте…
— Так когда это было, Володя! Пойми, Никитенко уже не тот человек, который пришел когда-то к руководству колхозом. Хоть с тетей Дашей поговори… Он усвоил иную философию, а скорей это в нем и прежде жило, лишь теперь получило выход… Он сам мне сказал сегодня: кто силен, тот и прав. Значит, и дальше позволять ему внедрять эту философию в кавычках? — говоря, она бросила на сковороду сало, разбила яйца, подала на стол мгновенно зашипевшую яичницу. — Неужели тебя в этом надо убеждать, Володя? Даже тебя?
Чередниченко, попробовав ее стряпню, потянулся к солонке.
— А посолить забыли, милая хозяюшка. Вот что значит соединять общественное с личным, — улыбнулся, глядя, как хмурится Владимир, как смущенно трет ладонями Валентина свои пылающие от волнения щеки. — Ваш спор вдохновил меня, именно с «Зари» я и начну знакомство с районом. Не возражаете, Владимир Лукич? Обещаю: дубляжа не будет. Познакомлюсь, намечу план действия, поговорим.
Ночевать он ушел в дом приезжих, где для него приготовили комнату: семья прежнего предрика еще не освободила квартиру.
— Мне спешить некуда, — сказал, прощаясь, Чередниченко. — Жена у меня — строитель, пока не сдаст объект, не отпустят, а это не раньше октября. Так что заранее называюсь на ваши борщи и яичницы, дорогая Валентина Михайловна. Не прогоните?
— Всегда буду рада. — Валентина с удовольствием ощутила в этом человеке союзника. Бывает же так: с первых слов ясно, что — заодно.
Пока она убирала со стола, Володя заснул — до того устал, бедный. Возле рта у него прорезались глубокие морщины. Прежде их не было, этих морщин… Бросил кой-как, комом, гимнастерку, в которой стал ездить в последнее время — тоже, видно, заразился формой от Ивана Ивановича. Прежде чем повесить ее на место, прижалась к гимнастерке лицом — Володя, Володенька мой… От материи пахло тонко, знакомо-волнующе. Валентина заглянула в кармашек: так и есть, там шуршали сухие, рассыпающиеся стебельки чебреца.
9
— Готовы, Валентина Михайловна?
Это физик постучал лыжной палкой в окно: договорились вчера, что пойдут наутро в Яблоново, к Свете. Вот и утро, и день совершенно свободный. Все же любила Валентина такие вот дни: делай, что хочешь. Вечером, конечно, ждут книги, занятия, но утром… Она тоже стукнула пальцами по стеклу:
— Сейчас!
Поверх шерстяного свитера надела байковый, с начесом, спортивный костюм: крещенские морозы прижали не на шутку, вон как закуржавило у Ванечки бороду, а ведь не успел еще от дому отойти! Вместо ботинок — валенки, приходится беречься, с некоторых пор Валентину стал серьезно припугивать радикулит.
— Вы как медведь, — сказал, увидев ее, физик. — Когда-то мы доберемся с вами до Яблонова!
— Шажком, Ванечка, шажком. Успеем. Еще и уроки послушаем. Идите нормальным шагом, я не отстану.
Каждую зиму она ходила на лыжах; редко, очень редко — с Володей, по вечерам. Чаще всего одна, женщины из ее окружения как-то не увлекались спортом. Обычно, высвободив пару часов, Валентина уходила в лес. Скользила между черных по-зимнему дубов, пробиралась через заросли орешника, разглядывала зверушечьи следы. Лес всегда успокаивал, снимал напряжение. Любила, выбравшись на речной обрыв, постоять среди тишины, глядя на красные стволы древних реликтовых сосен. Возвращалась посвежевшей, бодрой. Пила в теплой кухне крепкий душистый чай, непременно с пиленым сахаром, вприкуску. Намазав маслом и посолив кусок черного хлеба, съедала его, как самое лучшее лакомство…
Дорога на Яблоново, скользнув краем села, вилась по дну бесконечного ерика — того самого, в дальнем краю которого располагалось некогда правление колхоза. Теперь правление высилось в центре производственного участка — внушительное трехэтажное здание, отделанное мрамором и цветным стеклом. Володя перенял проект у кого-то из украинских коллег, сколько носился с этим проектом, пока утвердили во всех инстанциях, добыли материал… Валентина любила бывать там, дом выглядел элегантно не только снаружи, но и внутри — уютная, отделанная деревом столовая, над которой работали настоящие художники; кабинет Володи — просторный, под полировку, с книжными стеллажами и мягкими креслами… Такое здание украсило бы город, не только отдаленное, лишь начинающее всерьез «очищать свои перышки» село.
Школа осталась сбоку; лыжня пролегала мимо памятника погибшим в Великую Отечественную войну. Здесь лежит и Афанасий Дмитриевич Хвощ, первый председатель объединенного их специализированного колхоза. Цветок, что вчера положила Инна, почернел от мороза. Рядом с ним мерцало что-то тускло-желтое, словно начищенная медь. Валентина всмотрелась: гильза! Рома Огурцов положил — ту, что нашли они с ним вместе когда-то в лесу… Значит, хранил. И не пожалел, положил самое свое дорогое…
Творчество немецкого советского писателя Алекса Дебольски знакомо русскому читателю по романам «Туман», «Такое долгое лето, «Истина стоит жизни», а также книге очерков «От Белого моря до Черного». В новый сборник А. Дебольски вошли рассказы, написанные им в 50-е — 80-е годы. Ведущие темы рассказов — становление характера молодого человека, верность долгу, бескорыстная готовность помочь товарищу в беде, разоблачение порочной системы отношений в буржуазном мире.
Действие романа Владимира Дмитриевича Фоменко «Память земли» относится к началу 50-х годов, ко времени строительства Волго-Донского канала. Основные сюжетные линии произведения и судьбы его персонажей — Любы Фрянсковой, Настасьи Щепетковой, Голубова, Конкина, Голикова, Орлова и других — определены необходимостью переселения на новые земли донских станиц и хуторов, расположенных на территории будущего Цимлянского моря. Резкий перелом в привычном, устоявшемся укладе бытия обнажает истинную сущность многих человеческих характеров, от рядового колхозника до руководителя района.
Чувашский писатель Владимир Ухли известен русскому читателю как автор повести «Альдук» и ряда рассказов. Новое произведение писателя, роман «Шургельцы», как и все его произведения, посвящен современной чувашской деревне. Действие романа охватывает 1952—1953 годы. Автор рассказывает о колхозе «Знамя коммунизма». Туда возвращается из армии молодой парень Ванюш Ерусланов. Его назначают заведующим фермой, но работать ему мешают председатель колхоза Шихранов и его компания. После XX съезда партии Шихранова устраняют от руководства и председателем становится парторг Салмин.
Жанна Владимировна Гаузнер (1912—1962) — ленинградская писательница, автор романов и повестей «Париж — веселый город», «Вот мы и дома», «Я увижу Москву», «Мальчик и небо», «Конец фильма». Отличительная черта творчества Жанны Гаузнер — пристальное внимание к судьбам людей, к их горестям и радостям. В повести «Париж — веселый город», во многом автобиографической, писательница показала трагедию западного мира, одиночество и духовный кризис его художественной интеллигенции. В повести «Мальчик и небо» рассказана история испанского ребенка, который обрел в нашей стране новую родину и новую семью. «Конец фильма» — последняя работа Ж. Гаузнер, опубликованная уже после ее смерти.
В повести «Окна, открытые настежь» (на украинском языке — «Свежий воздух для матери») живут и действуют наши современники, советские люди, рабочие большого завода и прежде всего молодежь. В этой повести, сюжет которой ограничен рамками одной семьи, семьи инженера-строителя, автор разрешает тему формирования и становления характера молодого человека нашего времени. С резкого расхождения во взглядах главы семьи с приемным сыном и начинается семейный конфликт, который в дальнейшем все яснее определяется как конфликт большого общественного звучания. Перед читателем проходит целый ряд активных строителей коммунистического будущего.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!