Она остановилась на какое-то мгновение и посмотрела в окно, где стоял Завьялов. Он отмахнулся даже, словно бы чего-то испугался.
Что это она так вдруг посмотрела на его окно? Случайно или что-то ей надо, что и окно-то знает?
Она пошла прямо к его дому по узкой асфальтовой дорожке среди изумрудно-серых капель света, разбрызганных из освещенных окон по листьям сирени.
«Почему она так посмотрела?» — Завьялов встревожился, сразу и про одиночество забыл. Подошел к входной двери. Притих в темноте.
На лестнице, где-то внизу, глубоко-глубоко, послышался стук каблучков. Все ближе и ближе шаги… Вот приблизились к двери, остановились.
2
Раздался стук.
Завьялов открыл дверь и увидел, как женщина вытаскивала торчавшую из почтового ящика газету.
— Вам кого?
Она протянула ему газету.
— Свет пришла исправить.
Темно в квартире. Ничего не видно.
— Так и сидите в потемках? — сказала Настя Залескова, домовый электромонтер.
— Как-то и забыл про свет, — признался Завьялов.
Во многих квартирах приходилось бывать Насте. Не приглядывалась особенно к чужим стенам, любопытства такого не было. Но все замечала, угадывала про чужую жизнь.
В этой квартире ей даже показалось, как что-то стонущее гудит в стенах: может, трубы какие гудят?
Она достала из чемодана фонарик. Вспыхнул свет — метнулся призрачно-белый круг, остановился высоко на стене, на чернеющей коробке с пробками.
— Там, кажется, все в порядке. Я смотрел, — сказал Завьялов.
— Табуретку или стул какой-нибудь дайте, — попросила Настя.
Завьялов принес из кухни табуретку, рубленную из дуба, коренасто-тяжелую, поставил плотно к стене.
Настя поднялась на табуретку. Подала фонарик Завьялову.
— Посветите.
Она потянулась к коробке с пробками. Высоко открылись ее ноги.
— Разбираетесь в пробках? — спросила она.
— В свое время больше разбирался, что под пробками.
Она бросила в чемоданчик старую, перегоревшую пробку.
— Подать новую? — спросил Завьялов.
— Да.
Завьялов нашел пробку в ее чемоданчике с отвертками, с мотками изоляционной ленты, с розетками и кремово-белыми выключателями.
Он протянул пробку Насте. Она взяла ее, взглянула на него сверху.
Сутулится в своей безрукавке, вроде бы болен. Ненастно исхудавшее лицо, глаза тоскливые: так бывает, когда всё в прошлом. Дрогнули веки от ее взгляда.
— Что посмотрели так? — спросил он.
— Так… — Она снова потянулась к коробке на стене. — Кажется мне, земляки мы.
— Кажется. А может, так и есть?
— Что-то остается в душе. Вот и чувствую это родное. Да и говор наш. Угадала или нет?
— Интересно. Я из-под Ельни, — сказал Завьялов.
— Вот и угадала! И я из-под Ельни.
Она стала ввинчивать пробку — завернула покрепче, и в комнате вдруг как молния сверкнула.
— Во богиня! Да еще землячка!
Он хотел помочь ей слезть, но Настя сама спрыгнула с табуретки — засмеялась.
— Разобьешься.
— Ничего… А откуда — из-под Ельни-то? — спросила она.
— Слышала, Шафраново?
Настя села на краешек табуретки и стала закрывать чемодан. Сунула туда фонарик.
— Вот и все, — сказала она и поднялась. Молодое лицо бледно, скорбинки в свежих губах. — И я из Шафранова, — проговорила вдруг. Глаза ее замигали зеленым блеском. — Не узнали?
В самой середине лба ее — ря́бинка, как от дождевой капли в сухой земле.
— Настенька…
— Да.
— Неужели это ты, Настенька?
— Не забыли… — и улыбнулась — чтобы поверил, что это она, Настенька.
Еще девчонкой ее знал, давно, перед войной, и помнил он одно утро, прозолотилось сейчас в памяти тепло голубого неба над зеленью весенней травы, яркой, чистой в прозрачном воздухе.
Он шел по дороге, суженной разросшимися орешниками. А навстречу — она в белом платьице, на которое сыпалось рассеянное кустами солнце.
Остановились у куста шиповника с разжигавшимися из затененной листвы цветами.
— Где была, Настенька? — спросил.
Глаза с зеленым блеском, нежные в своей детской доверчивости.
— Контрольную сдавала.
— Сдала?
— Сдала.
— Молодец!
— В третий перешла.
Она обошла его по самой кромке дороги, где за кустами начинался ров со сквозившим холодком росы, и роса эта от мелькнувшего света Настенькиного белого платья будто взвихрилась вдруг среди травы снежной вьюгой… Вьюгой снежной замело тут потом вмерзшую в землю кровь.
Бывал и в войну на этой дороге Завьялов, с автоматом, в партизанском ватнике, глядел из-за березок на деревню.
И по сей день никто не знает о тайне одной далекой теперь ночи. Так думал Завьялов, что никто не знает.
3
После войны он часто бывал в деревне. Виделся с Настенькой: девушкой уже стала.
А потом приехал как-то — Настеньки нет. Уехала с матерью в Москву; будто дали им там за дворницкую работу комнатку в подвале.
Избу продали. Разобрали и увезли новые ее хозяева. Груды кирпичей на селибе, разбитый горлач и рамы оконные с уцелевшей половинкой стекла; всполыхнувшийся бурьян затаил под колючими листьями это стеклышко с бьющимся светом, что раз Завьялова даже ночью поманил этот свет. Свернул с дороги, распахнул бурьян, а там из стеклышка звездочка мерцает, переливается с ясной прозеленью.
Мерцают, переливаются с ясной прозеленью Настенькины глаза. Вот они перед Завьяловым — улыбнутся и загрустят.
— Где была, Настенька? — как тогда, спросил он ее.
