Не наступите на жука - [8]

Второй звонок. Юрик проверил звукосниматель на гитаре. Подключился к динамикам. Третий звонок. Медленно гаснет свет. Золототрубов направил на занавес лунный луч. Юрик потихонечку начал пролог — грустный-прегрустный. На просцениум вышла Доменика в черном покрывале: «Диду э гвори амальяти, профинандо де круну…» Такие слова или что-то похожее говорила она под музыку. Занавес открылся, и августовское солнце, как настоящее, ворвалось в зрительный зал.

Все начиналось ликующе — крестьяне танцуют на празднике урожая. Сейчас Чечилия будет петь под гитару Юрика свою сумасшедшую тарантеллу. А теперь вальс. Юрик играет его для Чечилии и Микелле.

Микелле — художник. Он любит Чечилию. Но над их любовью сгущаются темные силы. Холодные мурашки бегут по спине, когда Доменика отстраняет руку Чечилии: «Нет, я не буду тебе гадать…» И волосы шевелятся от страшного пророчества старухи: «Им обоим смерть на Горбатом мосту!»

Бедная Шура, не выдержав накала страстей, начала в голос икать.

— Не обращай внимания, — шепнула она Женьке. — Я всегда от волнения икаю.

Негодующее шиканье раздалось за их спинами, но тут не грех было заикать и более искушенному театралу: Микелле убили, Чечилия на Горбатом мосту произнесла свою последнюю реплику: «Я хочу быть красивой. Микелле любил, когда я была красивой. И я хочу, чтобы вы запомнили меня ТАКОЙ!!!»

Юрик жахнул по струнам! Как он их не оборвал?! Он играл как бешеный, а Чечилия плясала и пела, и автоматная очередь обрывала ее песню и его игру…

Опустился занавес. На черной сцене в лунном круге Доменика говорила свои непонятные роковые слова.

Аплодисменты! Что буря — это был ураган. Актеры раз девять выходили на поклон!.. А над ложей музыкантов торчала одна Юрина макушка. Он там пригнулся и сидел не шелохнувшись. Но весь театр, сам того не замечая, вздрагивал от каждого удара его сердца.

Часть зрителей скворчала носами, остальные стояли какие-то пришибленные. И все же в этом спектакле было что-то чертовски праздничное, хотя в результате там, прямо скажем, никого не осталось в живых.

К тому же в антракте Женьке с Шурой удалось посетить буфет.

Прямо из гардероба они рванули за кулисы. Кинуться к Юрику не кинулись: он был очень занят. От совершенно лысого человека по ведомости Юрик получал гонорар.

Зато так близко, чуть не задев Женьку с Шурой, прошли мимо Чечилия, Микелле, Доменика! Женька и Шура со всеми поздоровались, ни одного не обделили приветом. Шура опять начала икать! Золототрубов готов был сквозь землю провалиться…

Но уже на улице воцарилась такая атмосфера единения! Золототрубов, довольный и важный, шагал по Тверскому с папиросой в руке, как солдат с маленькой горящей сабелькой.

— В искусстве, Юрок, — покровительственно говорил он, — надо ставить себе задачи невыполнимые. Если ты добился успеха, преодолел — значит, ты гений.

Подошли к фонтану, а фонтан не работал. Юрик говорит:

— Что такое? Фонтан не работает.

И фонтан заработал.

Все так возбудились, оттого что он заработал. Золототрубов даже предложил всем вместе сфотографироваться.

Очень тепло прощались. Чуть ли не целовались. Но Женька и Шура вдобавок к жареному киту, за которого и впрямь трудно поручиться, что он не рыба, стрескали в театре по бутербродику с селедкой. Золототрубова после рыбы целовать воспрещалось.

— У меня такой день сегодня, — сказала Шура, укладываясь спать. — Я буду вспоминать его всю жизнь.

А Женька подумала: «Как человек не чует своей беды».

Когда Женька поступила в университет, в летние каникулы она поехала в экспедицию поваром. Раз поздним вечером ей дали самой за рулем проехаться на мотоцикле. Она мчала по шоссе. Мотоцикл красный, «Ява-100»! Ни повернуть, ни остановиться, только дуть вверх по сопке на третьей скорости. Луч режет ночь, вихрь, шквал, лес вскипал по обочинам дороги, дымился поток в канаве!..

Что там за пляшущий огонек на макушке сопки? Костер? Звезда? Сердце бьется в ушах, и вздрагивают от его ударов полчища спящих жуков-стригунов. Звезд на небе! Хватай — не хочу! И совершенно очевидно, что этот день, вернее, ночь, миг! — счастливейший в ее жизни!

В это время в Москве наступало утро.

Утро, когда у Женьки не стало Юрика.

глава 6 Вороны моей мечты

Будучи ночвосом, Федор Васильевич Прораков случайно попал на педсовет. Обычно он не посещал такого рода мероприятия. А тут, разыскивая Галину Семеновну Оловянникову — ему надо было ей кое-что передать, — заглянул в учительскую. Ну и решил из любопытства поприсутствовать. Слово имела как раз Галина Семеновна.

— Я педагог стреляный, — докладывала Галина Семеновна. — Знаю детей как облупленных. С места встал, заорал, обзывается, толкается, плюется, дерется… Ребенок есть ребенок. Но негр Отуко — тихий. Он тихой сапой уходит весь в себя и на литературе! Рисует голых женщин.

С этими словами Галина Семеновна выложила на зеленое сукно длинного, как баржа, стола альбом Фреда.

— Ну-ка, ну-ка! — потянулся к альбому трудовик Витя Паничкин, молодой человек средних лет, которому принадлежали крылатые слова: «Урок труда — это адский труд».

Однако пока он тянулся, боковым зрением уловил, что все как-то не по-хорошему напряглись. Словно резинка, когда ее потянешь, а потом отпустишь, Паничкин сел, метнув молниеносный взгляд на сиденье стула. Эту полезную для педагога привычку привили ему его воспитанники, коварно и регулярно мазавшие стул Вите Паничкину мелом.