Не наступите на жука - [3]
Второе, о чем он пекся больше всего на свете, это о том, чтобы жизнь в интернате шла, как трамвай по рельсам, по намеченной программе. Григорий же Максович делал все от него зависящее, чтобы этот трамвай регулярно сходил с рельс.
То он уроками напролет — вместо школьной программы! — рассказывал ученикам интерната про своего папу. «Я, — говорит, — мечтаю, чтобы они все, когда выросли, стали такими, как мой папа — Макс Соломонович Бакштейн!»
То он вообще никому не ставил двойки. «Малы еще, — заявлял Григорий Максович, — двойки получать. Пускай дети работают спокойно».
Работать спокойно — значило в отличном расположении духа всю четверть беседовать на разные философские темы. И если возникала хоть тень подозрения, что ученик туповат, Григорию Максовичу так прямо бы и сказать:
— Забобонов! Ты что — дефективный?.. Как ты работаешь? Что ты зеваешь?! Все дети как дети, а ты позор нашего класса!..
Нет, он говорил:
— Забобонов! Подумаем вместе! Ведь главное для решения у нас есть — это наш с тобой, Вася, интеллект.
Всех Григорий Максович старался возвысить, каждому давал понять, что тот — пуп земли. А весь шестой «В» — могучий сбор пупов, которым в жизни не страшны любые катаклизмы.
Когда на педсовете Владимир Петрович высказал бытовавшую в педагогических кругах мысль, что интернатским детям туго дается оригинальное мышление, Григорий Максович это воспринял как личное оскорбление.
Он не мог сдерживаться, кровь вскипела в нем.
— Владимир Петрович, зайдите на урок и станете изумленным свидетелем того, как «интернатские» изобретают чайник!..
— Господи, Григорий Максович, при чем тут чайник?..
— Чайник, Владимир Петрович, дедушка паровоза. Изобретатель паровоза Джеймс Уатт в детстве очень любил наблюдать за кипящим чайником. А какой чайник изобрел Вася Забобонов — с тремя отделениями! В первом — вода, в другом — суп, ну а в третьем — компот!
— А носик один?
— А носика три!
— Ну, это бульон, а щи наши русские не польются, — резонно замечает Владимир Петрович. — И что я скажу в РОНО? ГОРОНО? Министерстве просвещения?..
— Вы скажете: наступила великая эра переоценки ценности оценок! Да будет без примесей в чистом виде радость творчества и познания! Хотите, запишу вашу речь на листочке?
Владимир Петрович обиделся. Да, он действительно лишен был этакой ораторской жилки и произносил свои речи по бумажке. Но делал это из одного только уважения к слушателю, чтобы не растекаться мыслью по древу.
«Сами-то вы, Григорий Максович, чайник», — с досадой подумал Владимир Петрович.
«А вы, Владимир Петрович, — подумал Григорий Максович, — порядочная брюзга».
Зря Григорий Максович задирается. Что ему Владимир Петрович — мракобес? И без Григория Максовича Владимир Петрович знает, что у интернатских сильно занижен процент нежности, игровых моментов много, а чувство лени развито до жути. Но только не надо крайностей!
Надо потихоньку вкладывать в душу — немного страха, немного почтения, немного веры в авторитет… Ростки постепенно прорастут. А что вкладывает Григорий Максович, когда он скачет через скакалку, как козел?
Однако именно благодаря Григорию Максовичу наш интернат стал «английским». Случилось это так.
Однажды он основал кружок английского и записал туда весь интернат плюс самого себя и дочку Инку. Англичанкой была Валерия Викторовна, его жена.
Тут надо заметить, что в этом гигантском кружке Григорий Максович был самым отстающим. Его как вызовут по-английски, он начинает говорить и у него всплывают еврейские слова.
К примеру, вместо «квикли», что по-английски означает «быстро», он постоянно говорил «бикицер».
— Ты что, знаешь еврейский? — удивлялась Валерия Викторовна.
— Нет, — больше, чем Валерия Викторовна, удивлялся Григорий Максович.
В общем, учитель Бакштейн по характеру был точь-в-точь Александр Македонский, уничтоживший за собой мост, по которому прошел в Индию, чтоб нельзя было вернуться обратно.
Кого-то он напомнил и Женьке, новенькой из шестого «В». Прошлой осенью они с папой и Юриком ходили на концерт. Там выступал музыкант — седой, стриженый, с седой бородой, в зеленых вельветовых джинсах, с банджо. Он вышел на сцену и сказал:
— «Луизиана»! Посвящается Ларисе! Я надеюсь, в зале не так много Ларис?
Все засмеялись, он засмеялся. Публика не отрываясь смотрела на него. И когда он заиграл, запел хриплым голосом, каждый жест, каждое слово встречалось восторгом, хохотом, аплодисментами!
Пел он эту «Луизиану», конечно, поразительно. Молодежь, пожилые, какие-то старушки сидели — всем понравилось. А от него в зал — энергия, как от аккумулятора, и, главное, удовольствие, которое он сам испытывал от своей игры.
Хотя Григорий Максович, так всем казалось, не играл ни на одном музыкальном инструменте. Разве что в детстве на глиняной дудочке окарине.
Дудочку окарину подарил ему его папа. Она была гладкая, покрытая черной блестящей глазурью. В ней десять отверстий — по одному на каждый палец.
Когда Григорий Максович воевал на войне, дудочка в бою раскололась надвое.
Женька узнала эту историю и решила: во что бы то ни стало когда-нибудь где угодно раздобыть окарину и подарить ее учителю.
