Не надо преувеличивать! - [31]

— Джелу, о чем ты думаешь? — очнулась она от задумчивости.

— О тебе. Ты была как Афродита, выходящая из пены морской…

Я сделал небольшую паузу, но видя, что никто не аплодирует, продолжал:

— В вечер преступления вы не заметили в нем ничего подозрительного? Говорят, все люди предчувствуют приближение своей смерти.

— Какое там предчувствие, товарищи? Высосал три или четыре бутылки, пел весь вечер… — ответил мне Цинтой, перенося вопрос из области метафизики в сферу действительности.

— Кстати, господин Нае, отдали вы долг Петреску? — поинтересовалась Габриэлла.

— Какой долг? — удивился Димок.

— Те деньги, которые он с вас требовал, за…

— А, да… как он разозлил меня, этот чертов пьяница!.. Я взял у Дидины несколько арбузов, а он пристал, как с ножом к горлу — заплати да заплати. Я и отдал, чтобы отделаться… Ух, совсем обгорел, пойду выкупаюсь.

Солнце приближалось к зениту. Белесые утренние облака незаметно превратились на горизонте в идущую на нас плотную, серую и густую дымку. Разговор шел своим чередом, преступником оказывалась то жена, то кто-то из деревенских. Все были очень сильны в предположениях и заключениях, но никто не мог вспомнить ни малейшей детали о том, что делал Петреску за последние три дня, проведенные дома.

— Пойду на почту, дам маме телеграмму, что доехал благополучно, — заявил я Габриэлле, уловив момент, когда наш разговор начал затухать. — Ого! — продолжал я, — сейчас там зреют груши!

— Где живут твои родители? — заинтересовалась, как я и надеялся, Габриэлла.

— Возле Тырговиште, в деревне Вылсан. Вы там бывали? — обратился я ко всей группе.

Кроме Габриэллы, смотревшей на меня все так же нежно в ожидании подробного рассказа о деревенской жизни, все остальные прореагировали на произнесенное мною название совершенно неожиданно. Милика удивленно вскрикнула, Тут же остановленная строгим взглядом Панделе, а Мирча пристально посмотрел на меня и проглотил слюну. Может, это мираж или, может быть, у меня солнечный удар, думал я через несколько минут, когда все трое кинулись уверять меня, что наверняка это замечательное место.

— Джелу, я жду тебя на пляже. Не слишком задерживайся!

С настойчивостью, столь свойственной представительницам слабого пола, Габриэлла начала действия по подавлению моей личной свободы. Однажды, потягивая со мною коньяк, один приятель развил мне интересную теорию: «Женщины, говорил он, похожи на крупные империалистические государства, а мы, мужчины, — на слаборазвитые страны. Все начинается с маленьких поблажек, с улыбки, кокетливого взгляда, восхищенного шепота: «Ох, какой ты умный…» или «сильный…» потом — романтические прогулки, поцелуй под луной. Это период романтически-наступательный. Каждая сторона стремится достичь своей цели: женщина — замужества, мужчина… Время — это решающий фактор. Постепенно сила сопротивляемости мужчины ослабевает, уступки становятся все больше, пока в один прекрасный день вы не убеждаетесь, что потеряли свою социальную независимость и — что еще печальнее — очень скоро (статистика в этом отношении совершенно недвусмысленна) потеряете и экономическую. Позднее эта борьба приобретает различные формы, в зависимости от тоталитарного режима, с которым вы боретесь». Мой друг — он как раз праздновал десятилетие своей свадьбы — привел мне в пример свой случай: уже несколько месяцев ему, с помощью ловких стратегических ходов, удается получить один свободный вечер в неделю для встречи с друзьями. «Это первый шаг, если продолжать борьбу, через несколько лет я добьюсь второго», — сообщил он мне в заключение.

Этот разговор и его возможное касательство к моему статусу свободного человека припомнились мне в то время, как ноги несли меня к центру деревни. Я надеялся, что в пивной будет не много народу, разве что несколько сезонных рабочих, забежавших выпить по стаканчику перед обедом; крестьяне, конечно, должны быть на полях и «плодотворно трудиться» — как поется в одном поэтичнейшем произведении нового фольклора. Однако, вероятно, в упомянутое произведение вкралась небольшая неточность или речь шла о другой части страны, а может, я находился в деревне, чей сельскохозяйственный кооператив был таким передовым, что закончил полевые работы за несколько месяцев до срока… Веселое сборище, состоящее главным образом из местных жителей, занимало все пять или шесть столов ресторанчика. Они с воодушевлением обсуждали убийство Петреску, в то время как худой тип в замызганном белом пиджаке не успевал наполнять кружки. Следовало любым образом произвести на присутствующих впечатление. Поэтому, примостившись у краешка стола, я заказал и быстро проглотил «две больших». Разговор, затихший было при моем появлении, продолжался прежним тоном, подозрительные взгляды смягчились, а мой сосед справа даже потеснил своих собутыльников, освободив мне место за столом: «Чтоб вам не остаться холостяком, ха-ха!» Меня приняли: я уже не был каким-то пришельцем, жалким отдыхающим, сдабривающим часы пляжного бдения бутылкой «Пепси» или «Чико» — я был одним из них, человеком «спосвященным». То, что я оказался самым свежим гостем Дидины Петреску, открыло мне дорогу к участию в разговоре о преступлении, не пробуждая ни в ком ни малейшего подозрения. Я был одним из жителей двора, в известном смысле — представителем пострадавшей стороны.