Не могу без тебя - [88]

— Конечно, будут трудности. — Голос Альберта как сквозь вату, сквозь гул круженья. — Прежде всего нужны люди. Без людей я никто. Слышишь?

— Слышу я, слышу. — Марья видит Алино запрокинутое лицо, и вдруг Аля открывает глаза и улыбается. — Дай подумать. Разве можно столько всего в один день?..

— Думай, малышка, хорошо думай! — В трубке забились гудки.

В коридор вышла Алёнка.

— Ну, я пойду. Сегодня ты не нуждаешься ни в ком. — Алёнка двинулась к двери.

— Стой! — Марья ухватила её за плечи. — Не пущу. Сначала накормлю. Потом извинюсь перед тобой за свой несусветный характер. Потом, если захочешь, прочитаю то, что написала, а ты скажешь: в корзину или оставить. Прошу, не уходи. Кроме тебя и Бориса Глебыча, у меня на сегодняшний день никого! Я так о тебе соскучилась! — Марья прижалась к Алёнке, но в эту минуту зазвучал растерянный голос брата: «Я не могу бросить детей. Это безнравственно: бросить беременную женщину. Я первый у неё!», «отглажена каждая ниточка брюк», «она любит меня ничуть не меньше, чем Алёнка». Стыд, чувство вины перед братом ослепили Марью, точно Алёнка своим теплом промыла её. Как же посмела… про первую ночь? И про то, что Вероника «противная»? Алёнка права: не так всё прямолинейно и просто в жизни Ивана. Она отстранилась от Алёнки.

— Что с тобой? Тебе нехорошо? Ты сильно побледнела. Идём, сядь! — Алёнка гладит её добрыми руками и не знает, какая гниль и слизь заполняют её, отвратительную ханжу! — Машенька, сейчас пройдёт, ты просто устала, напряжение… Бедная моя!

Ваня прав, она похожа на отца — такая же эгоистка! Несмотря на то, что гостей поил-кормил, был полон лишь собой, себя ублажал. И она никого, кроме себя, не любит!

— Вот уж тебе легче, щёки порозовели. Родная ты моя! Какая же ты впечатлительная! — Алёнка гладит её плечи. — Сейчас я сниму с тебя твою боль! Хочешь, пройдёмся? Может, на свежем воздухе тебе станет легче!

Чем она сегодня занималась? Боролась за душу Ивана или призывала его стать подлецом? Как смела уговаривать уйти от детей?!

— Господи!

— Что, легче?

— Я очень плохой человек. Не понимаю, за что ты любишь меня. Я гадкая. — Марья слепо пошла к двери, остановилась. На Алёнку не смотрела. — Не могу ничего объяснить. Я должна сейчас съездить к Ивану. Я очень обидела его. Должна попросить прощения.

Часть III

Глава первая

1

— Мама, здравствуй! — Марья сидит на корточках, прилаживает к подножию памятника левкои, любимые мамины цветы, которые вырастила на окне. — Прости, что так долго не была. Сегодня Ваня к тебе не придёт, мы с ним разошлись навсегда. Прости меня, мама. Ни Бога, ни вечности нет. Вся жизнь моя рухнула. Всё прах, мамочка! — Марья прижалась щекой к камню. Вместе с холодом проник в неё запах левкоев. Три года одна чернота. — Мама, мамочка, — жалобно зовёт Марья. Любые другие слова были бы фальшивыми. Что может она рассказать матери, если сама не понимает, почему они с Иваном не сумели услышать друг друга, как произошёл их разрыв, куда девалась её вера, вместо которой сейчас — пыль и хаос?!

Эти чёрные три года начались со звонка Ивана: Иван велел нести документы в институт. И она раздвоилась. Марья против Марьи. Одна стремится позабыть о себе, не судить, понять и принять людей такими, каковы они есть, жить по божеским законам, как живут Сиверовна, Алёнка, Альберт, бороться против владык и Севастьянов. А вторая, вторая… устала от нужды, бесправия, от чувства унижения, прижившегося в ней, хочет ощутить себя человеком.

Иван позвонил, и в ту же ночь приснился сон и, как корова в стойло, стал возвращаться к ней без спроса и зова.

Сиверовна, Климов, Альберт, она копают землю. Лопата — тупая. Всем телом приходится наваливаться на неё, потому что земля — жёсткая, хотя и сырая, по небольшому куску отщипывает от неё Марья. Пот заливает лицо, щекочет шею. Сыро, темно. Цепляется за ноги репейник. Но вдруг у неё выхватывают лопату, кто — неизвестно, а её возносит наверх: из тьмы и сырости она взлетает в яркое, тёплое небо. Первое, что видит: Владыку в кресле и пустое кресло рядом. «Здесь твоё место!» — указующий перст Владыки. Марья отшатывается, хочет бежать прочь, но какая^:то сила толкает её к креслу. «Ваня! — зовёт она. Кричит: — Не хочу!» Ваня является. Смеётся. «Куда ты от нас денешься?! Я поднял тебя сюда. Смотри, и дядя Меркурий здесь!» Они все — в креслах, и для них: кисельные реки из сказок, скатерти-самобранки, золотые рыбки на посылках!

Просыпается от стыда. Как очутилась вместе с Владыкой? Почему Ваня — с Владыкой? Не хочет она, не будет поступать в институт по блату.

А Иван звонит, успокаивает: мол, всё будет хорошо! Она хочет сказать «не надо блата!», а язык не поворачивается. Как объяснить, что Марья сейчас против Марьи?! Попросить совета? Она знает Ванин совет. Пытается уговорить себя — не на пост главврача вступает, учиться идёт, но чувствует: сама себе врёт. Каким путём идёт учиться? Это начало пути Владыки.

Как ни тянет искусственно день, ночь приходит.

И снова: она в кресле рядом с Владыкой.

В институт, благодаря Ивану, поступила. Поступила легко. Можно было и вовсе не знать ничего, болтать, что на ум придёт, своими глазами видела: её фамилия вместе с несколькими другими выбита жирными аккуратными печатными буквами на небольшом листке, лежащем перед всеми экзаменаторами. Марья садилась перед профессором или аспирантом, спешила, как в школе, сразу выложить всё, что знает, от волнения заикалась, но преподаватели, и это было удивительно, кивали, вроде слушали, а не слушали. Интерес к предмету быстро пропадал, волнение тоже, Марья договаривала кое-как, уверенная в пятёрке. Она поступила.