Не могу без тебя - [63]

— Вы не понимаете, доктор, у меня, кроме неё, никого на всём свете. Закрою глаза, а они перед глазами — вдвоём в моём доме!

Красивый, ещё совсем молодой. Чижов. Валентин Егорыч. Безвольно опущены углы рта. Жалки глаза. Он странный какой-то. Ходит целый день по коридору взад-вперёд, ни с кем не заговорит. И шашки ему предлагала, и журналы, скажет «спасибо, не надо» и снова меряет шагами коридор. Пробовала поговорить с ним, голову наклонит, вроде слушает, а не слышит.

Альберт Маркович садится на стул для посетителей, касается своим коленом колена больного, берёт за руку:

— Стоит вопрос так: хотите вы жить или не хотите. Пока я не нахожу язвы или ещё чего-то… Но общая картина мне совсем не нравится. Не выполняете моих условий — значит, не хотите жить? Это ваше право. Но я снимаю с себя всякую ответственность и перевожу вас в другую палату, к другому врачу по той причине, что я не справился. Я понимаю, бороться с самим собой трудно, но ни одной женщине не нужна вместо мужа «половая тряпка», чтобы об неё можно было вытирать ноги. Гордость-то есть у вас? Если жена вас не любит, то никакими мольбами вы не заставите её любить. А попробуете стать независимым от неё, может, ещё и повернётся к вам. На сегодня ваше положение трагическое: высшая степень истощения, вы очень близки к срыву, но никакое самое сильное лекарство вам не поможет. Только от вас зависит ваше спасение.

Эгоистка, сонная дура, слепая курица, сколько времени быть рядом и ни черта не видеть! Обалдевшая, ходила Марья за Альбертом Марковичем.

Но долго пренебрегать своими обязанностями она не могла — вернулась к уколам, капельницам и клизмам. Теперь делала их под аккомпанемент голоса Альберта Марковича: «Стоит вопрос так: хотите вы жить или не хотите?», «Ну, как она ведёт себя?».

Он вошёл в перевязочную, когда она снимала швы у готовящегося к выписке больного. Подошёл к окну, стал смотреть на прыгающих по снежному подоконнику воробьёв. Когда больной ушёл, повернулся к ней:

— Маша, мне предложили уйти по собственному желанию. Сейчас, я думаю, вызовут тебя.

— Вы уйдёте?! — ужаснулась Марья. Наконец есть учитель, у которого она хочет учиться. — Вы не будете бороться?!

— Я сказал «подумаю». Не уйду, меня всё равно вынудят уйти, ведь очень легко создать врачу такие условия, при которых работать невозможно. Я не умею бороться с хитростью и дипломатией. — Альберт Маркович развёл руками и в самом деле показался Марье беспомощным.

— А как же воля? Вы сами толковали о ней только что! Не с самим собой бороться, а с теми, кто не даёт вам долечить ваших больных! Вы столько сил в них вложили! Они же никогда не выздоровеют, если попадут в руки к Раисе. Никак нельзя, Альберт Маркович, уходить именно вам. Я предлагаю начать борьбу! — сказала Марья храбро, воодушевлённая суматохой, которая началась благодаря ей. — Есть же высшие инстанции!

— Ни я, ни вы, Маша, не умеем кляузничать, писать доносы. Увольте меня от этой грязи. Думаю, найдётся мне работа в другой больнице. Уж больных-то на мою жизнь хватит!

Марья вспыхнула. Не далее как вчера оказалось, что она умеет кляузничать: наговорила же Владыке с три короба!

— Я умею, — сказала Марья. — Вернее, я так же, как вы, не умею, но, когда на чаше весов — Аля и Немировская, погубленные Галиной и Аполлоновной, чудом не погубленный Климов, которого вы спасли, Сиверовна, а на другой — бриллианты, я должна научиться кляузничать. Правда, это не так называется, это называется — бороться!

— Откуда ты такая взялась?! — очень тихо спросил Альберт Маркович.

Она смутилась.

Распахнулась дверь. Старчески шаркая, вошла Галина.

— Голубки! — сказала игриво. Но следующая фраза прозвучала угрожающе: — Я напишу докладную, крутите шуры-муры в рабочее время. А ну, Рокотова, марш к Вениамину Николаевичу! Прочистит тебе сейчас мозги, — злорадно усмехнулась Галина.

Владыка встал, когда она шагнула в кабинет. Обошёл громадный стол, за которым сидел, взял Марью под локоть, подвёл к креслу.

— Садитесь, пожалуйста.

«Ишь ты, умеет! — усмехнулась. — Нет, шалишь, не попадусь на твою удочку!» — осадила себя Марья и холодно сказала:

— Слушаю вас.

Ей не захотелось называть его по имени-отчеству, а называть Владыкой всё-таки не хватило смелости, хотя вертелось на языке.

Владыка не спешил начать разговор. Налил ей стакан сока, подал на блюдце печенье. Откуда в его кабинете сок и печенье? Марья воспользовалась паузой, огляделась. В углу кабинета возвышался нарядный холодильник. «Наверное, полон спиртными напитками», — подумала. За стеклом шкафа — красивые чашки, большой заварной чайник. «Иностранцев принимает», — снова прокомментировала Марья. На стенах — вымпелы. Не кабинет главврача, а спортклуб.

— Я пригласил вас, чтобы выразить вам благодарность за своевременный сигнал относительно нарушений в вашем отделении. По молодости вы, конечно, кое-что преувеличили, но это простительно. Простительно. — Он потёр руки. — Молодость бескомпромиссна, мир видится через увеличительное стекло. Уверяю вас, не всё так прискорбно, как вы изобразили. У вас жизнь только начинается, и я советую вам не спешить с выводами. Всегда можно найти общий язык с любым. И надо жалеть людей. Я говорил, Галина Яковлевна прошла войну, что это значит, надеюсь, вы понимаете. Кроме того, она одна в целом свете, для неё клиника — единственный родной дом, она буквально горит на работе! Вы ещё не знаете, что значит быть одной! — страдальческим сочувствием кривился рот главврача, благодушие разлилось по его лицу, как оливковое масло.