Не могу без тебя - [2]

Всё-таки наступил день, когда мама привезла их в Москву — к только что вернувшимся с фронта папе и дяде Коле, Колечке, как они звали его, — самому близкому папиному и маминому другу. Колечка с папой учился в школе и в институте. Вместе ездили с концертами по фронтам. Своих детей у Колечки не было, они с Ваней для него вместо своих — вот он и придумывал им детство!

Вернулись в сорок четвёртом, ещё шла война, и на многих окнах оставалось затемнение.

Когда родители задерживались на съёмках, из сада в конце недели их забирал Колечка и сразу уводил в сказку. В подводное или подземное царство или в город, из которого злодей украл солнце, луну и электричество. Да, по тёмному городу пробираться к жилью — кровь стынет в жилах, но, если рискнуть, если не забояться, на помощь придут добрые люди и посветят фонариком: иди за ними, доберёшься!

Колечка приводил их домой, в их десятиметровку общей квартиры, разогревал на керосинке перловую или пшённую кашу, смотрел, как они ели, рассказывал разные истории. Из моря добывают нефть, из нефти делают бензин, керосин и газ, бензин льют в машины, керосин — в самолёты.

На керосинку после этого Колечкиного рассказа Марья стала поглядывать с опаской: а что, если возьмёт и полетит?!

Колечка рассказывал им, из чего строятся дома и как растёт каша. Что такое росток, колос, Марья не могла себе представить. Рассказывал, как снимают кино, читал им монологи из классики, играл сценки, с которыми выступает в концертах. К вечеру приходили папа с мамой и дядя Меркурий.

Начинались нескончаемые разговоры о съёмках, соцреализме, о первостепенных задачах искусства, концертах в московских госпиталях, на заводах и фабриках.

Дядя Меркурий тоже учился с папой и Колечкой в школе и в институте. Был он лыс и румян, говорил громче всех и хотел, чтобы все с ним соглашались.

Иногда, когда у папы с мамой были выездные концерты, Колечка приводил их с Ваней к себе домой. Долго поднимались по лестнице на последний этаж. К ним кидались тощие кошки, котята, жалобно мяукали. В дверях встречала их старушка.

Белые-пребелые волосы — короной, как у королев. Глаза — не такие синие, как у Колечки, будто выцвели, но в таких же чёрных, как у Колечки, ресницах и такие же добрые, как у Колечки. Большой, по плечам, белый, из кружев, воротник, чёрное длинное платье, как у королевы. Колечкина мама. Старая-престарая. И очень добрая.

Откуда брала в те голодные годы муку, как исхитрялась, неизвестно, но к их приходу она выпекала два румяных небольших «жаворонка» с глазами-изюминами. Вермишель или каша — на первое, еда дежурная — и в детском саду и дома, а вот на второе — «жаворонки»! Мягкую массу «жаворонков» они жуют-жуют, с неохотой глотают, не сразу откусывают снова. А изюмины сосут, как леденцы.

«Жаворонки», запах от кошек, голос Колечки «Оставь немного вермишели, разомни получше, раздай кошкам поровну!» — до сих пор живы, точно были вчера.

После ужина Колечка обязательно придумает игру. То возведёт сооружение из вилок, ножей, карандашей, а ты тяни по одной вещи осторожно, чтобы не порушить. То создаст город с домами — спичечными коробками, которых у него множество, с холмами — маленькими подушками для иголок, какие они шьют в детском саду и каких много у Колечкиной мамы, с туннелями — шарфами и нитками мулине. То спасает попавших в беду: посадит Ивана на шкаф, будто утащил его в горы колдун, её — в шкаф, будто гномы уволокли её в подземелье, и разыгрывает целый спектакль: с поисками пропавших, с борьбой против чёрных сил, с заклинаниями, разрушающими колдовство.

А потом скачет с ними домой на «конях» — по очереди. Они обнимут Колечку за шею или схватят за волосы, иссиня-чёрные, густые, лохматые, греют в них руки и погоняют: «Быстрее, быстрее!»

Война отняла у них дедушку и обеих бабушек, еду, вещи и тепло, но у них остались мама с папой и Колечка со старушкой. И, несмотря на то, что, когда они вернулись, ещё шла война, а потом были самые голодные и холодные, по карточкам, годы — сорок шестой и сорок седьмой, им с Иваном жилось в Москве очень даже весело!

А однажды в первое послевоенное лето, когда папа снимался в Бресте, мама с Колечкой привезли их в лес.

Они с Иваном в лесу впервые, и лес непонятен им. Та же тайна, что сказка: в нём живут колдуны, бабы-яги и лешие. Марья жмётся к маме и закрывает глаза — если не будет видеть лес, значит, его нет, и нет колдунов.

А мама говорит:

— Ложитесь на животы, смотрите и молчите. Молчите до тех пор, пока молчать больше не сможете.

Марья послушно легла, но смотрит не вокруг, а на мамину ногу. Босая мамина нога в солнечном свете белая, с прозрачными пальцами, с небольшими аккуратными ногтями — у Марьиного лица, тощая, незнакомая. Марья обнимает её, целует.

— Ну что ты, Марья? — осторожным движением, как-то очень бережно, мама поднимает Марью к своему лицу.

А Марья вырывается из её рук, снова ложится на живот, как велела мама, и наконец видит лес: тащат сухие еловые иголки, другой сор жуки и муравьи, ползут лупоглазые гусеницы, извиваются черви, с цветка на цветок перелетают бабочки и стрекозы, жужжат комары. Оказывается, вовсе не люди хозяйничают на земле, а слетели с картинок книг и с маминых рисунков герои маминых и Колечкиных сказок. Листья, стебли цветков, трава — зелёные, но совсем разных оттенков: и прозрачно-зелёные, и чёрно-, и оранжево-зелёные. И сами листья друг на друга не похожи — овальные, резные, пушистые, разлапистые, стрельчатые, и цветы — разные, словно великий мастер свою жизнь положил на создание каждого листка и цветка.