Не много ли для одной? - [19]

Понятно мне все, что случилось, ты лучше свиданья нашел. Не надо твою передачу, спокою себе я ищу. Ты знал, что тебя дожидала, теперь по Володе грущу. Поехал так поздно, в потемках, а вдруг кто его повстречает, а ты даже ухом не водишь и сердце твое не страдает. Я только в одном молю бога: лишь малость одуматься вновь. Тогда уж почувствуешь, верно, что значит вся жизнь и любовь».

Подходит большой праздник: пятьдесят лет руднику. С каждой шахты местный комитет узнает, сколько лежит больных с их организации. Сестры ходят, спрашивают и записывают. Только наши молчали, и мне обидно показалось, что я как осевок в поле, или чужестранка.

Обида на сердце тяжела, и я снова пишу: «Заходит сестрица в палату, чтоб лично больных опросить: „Кто с „Бутовки“, кто из „Кедровки“, кто с „Северной“ шахты лежит?“ Спросила и всех записала ответ предприятиям дать, а те им подарки повышлют и будут больных поздравлять. А мне лишь одно не понятно: почему же и праздник не всем. Или наш администратор не в курсе, иль забыл меня насовсем. Может, это совсем не те люди, может, я не достойна была, поощренная вашим вниманьем, а я этого не поняла. И обида все сердце сдавила, что так быстро пришлось увидать, что тобой не нуждаются больше, безотрадно ты можешь страдать. Хоть и долго я честно трудилась, но меня уж смогли позабыть. Соберу свои силы последние, чтобы снова здоровою быть».

Уже три месяца как я тут лежу. Наверное, пошлют на ВТЭК. Этого я бы не хотела. Я слышала: после трех месяцев посылают на ВТЭК. А потом вовсе не будет никакого внимания. Так я и буду костылять до самой гробовой. Нет, я не сдамся! Чтобы скорее прошел день, я снова стала писать:

«Сегодня девяносто дней как я вышла из строя. Хоть получаю бюллетень, но в этом нет покоя. Вся искошена в позвонке и ногу мою тянет, теперь уж все перебрала, а счастье не заглянет. Я все надеялась, ждала, что будет улучшенье, хоть было трудно иногда, на все нужно терпенье. Лечили кварцем, лучше нет, назначили к пластинам, и это все не помогло: вот греют парафином. Уж применили и массаж. Была три раза блокада, и анальгин, бесчетно штук — подумать только надо? Теперь терпенья больше нет, душевно переживаю, на что надеяться вперед, ничто не понимаю. Своим звонила, говорят, путевку ты получишь. Но где, когда, никто не знает, а ты себя все мучишь.

Хоть малость было б легче мне, хотя бы ходить умела, а то ведь тянет без конца, я все предусмотрела: что, видно, инвалидкой стать мне суждено навеки. Была б хотя бы я одна, а то страдают дети. Ох, как мне тяжко говорить, что никуда негодна, ведь лишь девяноста дней назад, я всем была довольна, кругом одна и все бегом, не видела покоя, а вот три месяца лежу и нету разговора. Теперь пошлют меня на ВТЭК, чтоб группу получила и врач не в силах мне вернуть, все то, что упустила. Теперь лишь вспомнила слова своей родимой мамы: „Ох, береги, дочка, себя, вся жизнь перед вами“. Сейчас все ясно для меня, что сделалось со мною. А ведь лишь только потому, что не видела покою».

Неделя шла на четвертый месяц, все молчат. И я стала забывать про ВТЭК. Как-то мне шепнула сестра, что хотят делать околопочечную блокаду, и боятся за мое сердце. А я ответила, что ничего не боюсь, лишь бы было улучшение. Мне сказали подняться наверх, в операционную, там и влили мне пятьсот граммов новокаину в правую сторону поясницы. После этого положили меня на носилки и в палату. А тут шел домой кум, он уже выписался, увидел моего Степана, нагнал холоду. «Несли, — говорит, — на носилках, бледная, что стена. Что с ней, не знаю».

Вот они и прилетели. Все пьяные, и от матери прет как от бочки. Думаю, лучше бы не ездили в таком-то виде. Мне без вас тошно.

Я вышла к ним минуты на три и вернулась. Если бы люди были нормальные. А потом не стала ни о чем не думать. Тамара носила книги, а я читала целыми днями. Резкой боли я уже не чувствовала, но выпрямиться не могла.

После последней блокады меня стало вести и на другую сторону. Я объяснила врачу, она ничего не сказала, а для меня это было загадкой. Наконец мне позвонили из управления, путевка получена, могу готовиться. Выезжать тридцатого сентября. Это была последняя моя надежда на выздоровление. Я попросила врача выписать меня двадцать седьмого, т. к. надо было сдать больничные и оформить отпуск. Врач согласилась с этим уговором, что за мной приедут. Я раненько села за стол сестры и написала им в тетрадь благодарность:

«Я на прощанье выношу еще раз благодарность врачу Сташкун, медсестрам всем, сегодня у меня радость: еду путевку получать, чтоб возвратить здоровье. Хоть уж много легче мне, полечат санаторно. Тогда наверно, я пойду своей прямой походкой и для работы окажусь новенькой находкой».

Подошла машина, я поехала в управление, все хлопотала, получила около двух тысяч денег. Купила себе халат из штапеля, и осеннее пальто, остальные деньги отдала матери.

Я никогда не была в санатории, но мне подсказал диспетчер: «Ты, говорит, как приедешь в Новосибирск, так зайди на верх, предъяви курортную и потребуй комнату отдыха». Вот я все и сделала, как он говорил.