Не много ли для одной? - [17]

Когда меня выписали, врач строго предупредил не отпускать меня одну. Но разве хватит мне терпения ждать неизвестно кого и откуда. Я уговорила старшую сестру, что пойду очень тихо, а живот затяну большим платком. После обеда сестра согласилась. Помогла подвязать живот и проводила. У дома меня встретили дети. В доме грязно. Печь сковырена. Даже живым не пахнет. Только в этот день вспомнила обо мне сестра. Принесла молока и печенья. Дома Володя рассказал всю правду. «Когда, — говорит, — вы ушли, папка в этот день не уехал. Он пил три дня подряд, а потом уехал в командировку». Обидно было слушать, но это была правда. Совместно с детьми навели в доме порядок. Сготовили ужин, а, поужинав, легли спать. На утро приходит мать: «Давай купим на двоих». Я говорю: «Денег нет и мне поддержаться надо». «Ну, говорит, — займи». Я заняла четыре сотни. Она доплатила тысячу сто.

Сена накосили только три воза. Пришлось покупать, один воз купили у зятя, отдали пятьсот рублей; второй воз — у соседей, еще пятьсот рублей. К весне еще полвоза пришлось покупать, за двести пятьдесят. И все покупаем мы со Степаном. Отелилась корова в марте, дело пошло веселее. Молочко, варенец и кашу сваришь в молоке и в борщ сметанки подложишь.

Дети в пионерлагерь пожелали, нас осталось трое. Мать когда брала домой молоко, а когда и у нас ела, но всем хватало. Подошел сенокос, я пошла к матери: «Ты, — говорю, — мама, найди людей скосить сено, а сколько будет стоить, я уплачу хоть сейчас». Она ответила, что все сделает.

Я через недельку опять пошла к ней, но она крикнула мне со злом: «Что ты пристала? Выкошу без вас». Ну, я думала, выкосит, а потом подскажет. Вскоре слышу, что мать корову продавать собирается. Опять согласилась; что ж, продаст, деньги разделим и ладно. Приходим домой в конце августа, нашей коровы нет. «Где корова?» — спрашивает у детей, а они отвечают: «Ее баба продала». Степан зашумел, признаться, и мне эта новость не понравилась, но я сумела успокоить себя и его: «Вот, — говорю, — она получит деньги и отдаст». Она получила деньги и положила на книжку. Крепко психанул Степан, собирался разгромить материну хату, но я опять уговорила: «Степа, не шуми, не расстраивай сам себя, пусть она их берет и пусть живет как хочет. Я ее с сегодняшнего дня не считаю, что она нам мать. Если бы ей нужны были деньги, мы бы отдали ее долю. А если б ухаживала за коровой, мы платили бы ежемесячно. Она самая сытая была бы и мы с молоком».

Мы стали как чужие. Но подошла зима, а я знаю, что у матери топиться нечем. И во мне все жалость ноет. Стала я просить, чтобы Степан выписал и привез. Хоть и поругал он меня, а все же привез.

И опять потекла наша жизнь. Подошла весна, посадили огород, все как надо. Второго июня справила свои именины: мне исполнилось тридцать пять лет. Гостей было немного, но все веселые. Пошутили, повеселились и разошлись. Восьмого июня утром рано я побежала садить огурцы. И так быстро таскала землю, подсыпала перегной, что сердце радовалось этой работой.

Оставалось пять лунок. Только я подняла последний мешок с перегноем и сразу села. Соседка огурцы досадила, но меня как сковало. И план моей работы остался не выполненным.

Я пошла в больницу, мне дали больничный, назначили на кварц. Но кварц мне не помог. А тут сам как сбесился: пьет и пьет, а я все больше расстраиваюсь, может, поэтому и состояние мое ухудшилось. Я уже не могла ходить. Тогда меня назначили на блокаду. Как машинкой прошили мою поясницу. Когда я поднялась, меня сестра предупредила: посидите с часок на диване, может кружиться голова.

Но я не послушала. Выйдя из процедурной, я почувствовала только тупую боль. Подумала: пока посижу, новокаин отойдет, больнее будет, лучше надо поскорее домой добираться. Я спустилась вниз, но только вышла за поликлинику, в глазах стало темнеть, ноги не слушаются. Я хочу вперед, а у меня получается куда-то в сторону. Доплелась кое-как до забора, поймалась руками и думаю, вот посмотрят на меня со стороны, скажут: пьяная. Постояла минут двадцать, вроде, в глазах посветлее стало. Я тихонько пошла до станции «Северный». Стоит начальник станции Беляев и начальник ПТУ Полетаев. Беляев поздоровался, а Полетаев даже не повернулся. Я почувствовала обиду, что так отнесся Полетаев. Мне стало понятно, что человек нужен когда он работает. «Пока я работала, я была нужна, все, а теперь даже не замечают. Нет, я не сдамся. Я еще поработаю и не один год».

Эти мысли придали мне силы, и я похромала домой. Мой Степан уже пришел с работы и, на удивление, не пьяный. Я решила высказать ему всю обиду. «Что же, — говорю, — ты думаешь? Или и ты рад, что я свалилась? Где же твое человечество? За что я страдаю, скажи мне? Ведь все твои проделки легли на нервную систему. А аборты здоровье придают, по-твоему?! Кто виновен во всем этом? А теперь, когда я выбилась из сил, ты можешь не обращать внимания. Хватает у тебя совести быть спокойным, а может, совсем бросить думаешь, что ж ты молчишь? Когда ты заболел, так я через десять минут машину подогнала и увезла тебя, а ты…»

Больше я говорить не могла. Заломило мне ногу, и я легла. Не знаю, что он готовил, мне есть не хотелось, а детей, я знала, бабка накормит. Смотрю, мать сварила яиц и молока принесла мне завтракать. Так я мучилась до двадцать первого июня, а потом настояла, чтобы меня положили в больницу.