Не лучше ли объясниться? - [12]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того как он полюбовался и восхитился щенком (огромные глаза и грязные лапы), спасенным из садового сарая, куда его запер старик и где он жалобно скулил, Эмми провела для Джеймса, которого она, очевидно, считала теперь своим кавалером, экскурсию по всем достопримечательностям сада. Щенок носился за ними, возбужденно виляя хвостом.

Джеймс послушно любовался золотыми нарциссами, синицами в самодельной кормушке, подвешенной на ель, зеленой порослью, которая, как обещала Эмми, должна была скоро превратиться в море колокольчиков, и кедром, на который вскарабкался Тоби, свесив с ветки худые ноги в грязных джинсах, пока щенок носился в высокой траве, лая из всех укромных местечек в кустах, которые Эмми показывала.

— У каждого свой домик. Этот — мой, — гордо сообщила она, проскользнув сквозь густые ветки. — Я никого сюда не пускаю, но тебе разрешаю.

— Не могу. Я слишком большой, — сказал Джеймс, внутренне завидуя. У него в детстве не было такого домика. Садовники, ухаживавшие за отцовским садом, не потерпели бы ничего подобного в своем безукоризненном творении. Он вообще не допускался в сад без присмотра.

— Ничего, — сказала Эмми, выбравшись из кустов и снова беря его за руку. — Не расстраивайся. Томас разрешит тебе поиграть в его домике, правда, Томас?

К этому времени Джеймс уже знал мальчиков Кирби по именам. Томасу было лет десять, а Тоби — четырнадцать. Ему не хотелось спрашивать о родителях, поскольку те, вероятнее всего, умерли, ведь дети ни разу не упоминали о них. Звучало только имя Пейшенс.

— Конечно, пусть играет, — сказал Томас, раздвигая листья, чтобы показать собственный домик, где лежало бревно, покрытое грудой листьев. — Видите, у меня есть стол. — Он немножко подумал. — Если хотите, он может быть и стулом.

Под испытующими взглядами детей Джеймс не мог отказаться посетить тесное укрытие.

— Можете сесть на стул, — любезно предложил присоединившийся к нему Томас.

Джеймс с трудом уселся — мешали длинные ноги, — и Томас отпустил ветки, закрывшие вход. Все сразу погрузилось в зеленый полумрак. Лишь с трудом можно было различить стоявших снаружи.

— Здорово, правда? — подсказал, не дождавшись, Томас.

— Волшебно, — ответил Джеймс, чей словарный запас для общения с детьми был крайне ограничен. У него не было подобного общения со времен собственного детства. Ему было жаль Эмми, Томаса и Тоби, растущих без родителей. Хорошо хоть у них есть старшая сестра… Но губы сами собой сложились в саркастическую улыбку: брось, будь честен с собой, у этих малышей детство лучше твоего. У него не было никаких претензий к своему отцу, за исключением одной: тот редко оказывался рядом. Джеймс должен был признать, что с радостью поменялся бы местами с детьми Кирби. Их жизнь была наполненной, веселой и полной любви — благодаря сестре.

— Сколько лет Пейшенс? — спросил он Томаса.

— На следующей неделе будет двадцать три. А вам сколько?

Джеймс поморщился.

— Гораздо больше.

— А дети у вас есть?

— Нет. — Он вдруг задумался, не была ли бы жизнь гораздо богаче и теплее, имей он детей.

— Вы женаты? — продолжал допрашивать Томас с бесцеремонностью детектива. Вопросы вылетали, как пули.

— Нет.

— Девушка есть?

Джеймс нахмурился:

— Может быть. А у тебя?

Томас рассмеялся:

— Может быть.

Нет, все-таки Джеймсу нравился этот мальчишка. Оба вздрогнули, когда откуда-то из дома раздался громкий и властный голос:

— Все на ужин! И приведите мистера Ормонда, если вы его не потеряли.

— Пейшенс, — пояснил Томас.

— Я узнал голос. — Не говоря уже о манере упоминать его имя так, будто речь шла о посылке, а не о мужчине. Так ей почти двадцать три? Ему казалось, что меньше. У нее такая мягкая, чистая, прозрачная кожа и такой прямой взгляд, и ни претензий, ни защитных барьеров взрослой женщины. Заодно, впрочем, и манер, мрачно добавил он, вспомнив, как она допекала его и какими уловками заманила сюда. — У Пейшенс и Тоби очень большая разница в возрасте. Ты не знаешь, почему так вышло?

— Наша мама не была ее мамой! — снисходительно пояснил Томас, будто Джеймс должен был знать сам или по крайней мере догадываться. — Ее мама умерла, когда она родилась, и папа женился на нашей маме, и родились мы.

— Так она не… — начал Джеймс, но Томас не дал ему закончить. Он перебил грубо и с явным возмущением:

— Все равно она наша сестра! Ей было пять лет, когда папа женился на нашей маме, и она любила нашу маму. Пейшенс столько раз нам говорила! Она была рада иметь маму, как у всех, а когда мы родились, у нас получилась настоящая семья. Так Пейшенс говорит.

Никогда в жизни Джеймс не ощущал себя таким толстокожим и бестактным, как сейчас.

— Конечно, — торопливо согласился он и густо покраснел.

Раздвинулась листва, и показалось личико Эмми.

— Лучше пойдем. Она будет очень ругаться, если мы опоздаем к ужину.

Джеймс обрадовался возможности скрыться от осуждающего взгляда мальчика и немедленно полез сквозь кусты. Они явно боготворят ее, и Джеймс это понимал — она же сама недавно рассталась с детством. Двадцать три — не так уж много. Он с трудом вспомнил себя в таком возрасте. На ужин он не остается. Надо немедленно вызвать такси и бежать отсюда в мир и покой собственного дома.