Не лги себе - [37]

— Экая вы трусиха! — смеется Михаил Никитич и накрывает своей большой ладонью ее стиснутый кулачок. — Зато послушайте, что мы после морских испытаний увидели в Египте…

И пока привычно льются слова (он много раз рассказывал об этом путешествии своим друзьям), в памяти его, как по темной реке, несется массивный плот, и ночной ветер играет костром, что разложен на листе железа. В паре с ним был Лешка Сыроегов — лихой, но пакостный на язык парень. Интересно, где он сейчас? В армию их взяли одновременно. Лешку на флот, а его в авиацию, откуда к реке он уже не вернулся. Служба их началась в последний год войны, так что Лешка, конечно, уцелел, и, пожалуй, надо попробовать разыскать его, сделав запрос в тот поселок, где они проживали.

И если Михаил Никитич бродит сейчас мыслями где-то в Карельских лесах, то Лида со всей своей молодой жадностью познавать и видеть — вся в Египте. Какое чудо эти пирамиды! А кто их сделал? Рабы! Значит, еще с тех времен было в человеке стремление к высоте, и даже, как доказывают ученые, в своем собственном физическом росте человек слегка прибавил.

Лида выпростала свой кулачок из-под широкой ладони Михаила Никитича, потому что вновь почувствовала себя сильной, способной на любую трудность.

— Уеду я, Михаил Никитич, из нашего поселка, хватит мне в лесу сидеть. Столько везде строек, и всюду люди требуются!

Писатель усмехнулся. К этим «чеховским», как он называл их, разговорам, Михаил Никитич относился по-своему. Все это ложно, что герой непременно должен куда-то уехать и совершить положенное ему в другом месте. Совершай здесь, где ты живешь. Неужели смысл жизни заключается в том, чтобы с кем-то поменяться местами. Скажем, Лида уедет на самый север, а северянин приедет на Унжу, сядет на ее место и будет считать за подвиг, что живет в глухом лесу и участвует в заготовке и вывозке древесины.

— Уезжать, Лидочка, надо в двух случаях. Во-первых, чтобы получить новую специальность; во-вторых, если эта новая специальность не может быть применена здесь.

— Значит, всю жизнь ничего не видеть? — запальчиво спросила девушка.

— Почему же. Занимайтесь туризмом. Хотя бы на «мелких» морях, — с улыбкой посоветовал Михаил Никитич.

«Проповедовать» что-либо он не любил, берег для книг. Да и как объяснить этой девочке, не озадачив ее, что счастливее он был, пожалуй, тогда, когда ночами плавал на плотах, а Лешка Сыроегов, с наглыми своими речами, варил на костре уху, и здоровенная морда его, озаренная красными бликами, была такой же круглой, как вот эта восходящая луна. Годы, прожитые в городе, были умными, насыщенными, его окружали интересные люди, которым Лешка и в подметки не годился, но странно: эти умники научили его скептицизму, язвительности, тогда как в обществе Лешки он радовался любому пустяку, и хотя случалось, ворчал на жизнь, но это было ворчанием здоровой собаки, аппетитно грызущей найденную кость.

— Пойдемте, — сказала Лида, первой поднимаясь с их любимого камня. — Поздно уже, официантки ругаться будут.

Да, пожалуй, пора. Море не только шумит, не только ласкает взгляд. Оно великий пожиратель времени. Так обворожит — обо всем забудешь. А ведь некоторые из отдыхающих, наверное, думают, что у писателя с Лидой роман. Больше всего выражает эту уверенность дама в голубых шортах, Людмила Викентьевна. Никак не мог припомнить, где он ее видел прежде. Оказывается, соседка по дому. Вот одолжил бог! Михаил Никитич терпеть не мог всяких о себе разговоров, если только они не касались его книг. Да и что о нем судачить. Он примерный семьянин, хотя с женой у него не очень ровные отношения.

И все же Лидочка его чем-то коснулась. Бывает, что иногда в гавани нет места для нового прибывшего судна, и вот оно ходит там вдали — просится, дает гудки. А иногда мимо пройдет, в другую гавань… Лидочка из тех кораблей, которые проходят своим курсом. Но все равно хорошо, что он увидел ее. Ему нравится просвещать ее, будить в ней что-то новое, еще не ведомое для нее самой.

Сегодня, когда после обеда они сидели на берегу, он объяснял ей, вернее, показывал изменчивый цвет моря. В том месте, где они встречаются, берега идут очень прямой линией. Это дает большой разбег волне, и сами волны кажутся протяжными. В полдень они хорошо высветлены солнцем.

— Смотрите вот на эту волну, — говорил он Лиде, чуть повернув ее плечи в свою сторону. — Видите, как она приподнялась. Теперь она вся на свету, начиная с хребта. Знаете, на что она похожа? На гигантский светящийся ствол.

— Но она же зеленая.

— А ствол тополя разве не зелен?

— Да, — соглашалась девушка.

— Осина?

— Тоже.

Он принялся смеяться.

— А вы подумали, зачем тополю или осине быть в воде? Разве их сплавляют? Эх, вы, а еще лесной человек!

Ему хорошо с нею. Она уводит его к тем дням, где в его обществе не было скептиков и эрудитов, где он был здоровым и сильным. Часто он просил Лиду рассказать что-нибудь о ее леспромхозе.

— Да неужто вам интересно? — простодушно удивлялась Лида и тут же рассказывала о директоре Федоре Лукиче, которого за горячность, за малый рост да еще за галифе прозвали рабочие «самоварчиком». Про то, как не любит он совещаний, а кричит на каждого провинившегося по одиночке, за что ему частенько влетает от райкома. А рабочие его все равно любят и в обиду не дают.