— Все образуется, — спокойно продолжала экономка. — Но для этого потребуется время. И мужество. — Она посмотрела на Лесли прямо в глаза. — А у тебя оно есть. Ты ведь не из тех нервозных барышень, которые чуть что дают волю слезам?
— Слабонервных, — автоматически поправила Лесли и снова вымученно улыбнулась. — Хорошо. Я попробую.
Лесли была в комнате. Он понял это, едва переступив порог. Даже буйство ароматов свежесрезанных цветов не могло заглушить запах ее духов. Он возвещал о присутствии Лесли столь же явственно, как если бы Даниэль видел ее собственными глазами.
И это не было результатом обостренного обоняния, как это обычно происходит с незрячими людьми. Он не верил в такие вещи и, даже если они случались, не нуждался в них. Он не собирался долго оставаться слепым. Доктор Флетчер обещал снять повязку через два дня, и Даниэль решительно гнал от себя всякие сомнения, не желая всерьез задумываться над тем, как будет жить, если зрение не вернется к нему.
Нет, дело не в обонянии. Он всегда чувствовал, когда Лесли приближалась к нему. Это было какое-то первобытное, неподвластное разуму, унаследованное от диких предков чутье. По спине начинали бегать мурашки, становилось трудно дышать, а затем врывался этот чертов запах сирени, и мысли его принимали непозволительный оборот, хотя Даниэль ни на мгновение не забывал, что Лесли — невеста его брата.
Следующие несколько минут Миранда знакомила его с комнатой, подводя к каждой вазе с цветами, как будто он не провел целую неделю в окружении этих проклятых растений. Как будто запах цветов не ассоциировался у него с больницей, отчаянием и болью.
Стараясь не разочаровать сестру, он покорно следовал за ней, проявляя бодрость и оптимизм, на какой только был способен, но Боже! — до чего же он устал! Не привыкшие к костылям руки болели немилосердно, и больше всего на свете ему хотелось сесть и отдохнуть.
Тем не менее, услышав, как Лесли с тревогой в голосе сказала: «Анди, милая; может быть, Даниэль устал и ему тяжело стоять?», он странным образом почувствовал, что не согласится сесть даже за все сокровища египетских пирамид.
— Нет, — ответил он бесцветным голосом. — Со мной все в порядке. Я лучше постою.
Заявление это было встречено скептическим молчанием, но Лесли не настаивала. Она больше ничего не сказала, и Даниэлю оставалось только догадываться, где она стояла, как выглядела, как были уложены ее длинные роскошные волосы, во что она была одета.
Возможно, на ней одна из тех сшитых на заказ юбок, которые она надевала, отправляясь с Симоном в офис? Или же она сейчас в своем излюбленном домашнем наряде, состоящем из узких голубых джинсов и хлопчатобумажной рубашки с длинным рядом маленьких пуговиц?
В любом случае Даниэль порадовался про себя, что не может ее видеть. Она была одинаково хороша в любой одежде.
Но какого черта он вообще размышляет о том, во что одета Лесли? Если в его теперешней слепоте и была какая-то положительная сторона, то она как раз и заключалась в том, что он не должен был собирать волю в кулак, чтобы не пялиться на тело Лесли Стиворт. Вот если бы еще не мучили воспоминания о ее дивной красоте… Но тут никакая слепота не поможет.
— Ну, довольно. Хватит о цветах, — ворвался в его мысли голос Аннетт, и Даниэль вздохнул с облегчением. — Миранда, отправляйся на кухню и выпей яблочного сока, Даниэлю нужно отдохнуть.
Он почувствовал, как сестра крепче сжала его руку, словно боялась, что, если оставит брата хотя бы на минуту, он может бесследно исчезнуть. Как это случилось с Симоном. И как, намного раньше, это случилось с их родителями. Бедный ребенок. Сколько же ей пришлось пережить…
Он ласково сжал ее руку в ответ.
— Иди, иди, егоза. Я буду здесь, когда ты вернешься. — Улыбнувшись, он постучал костылем по гипсу на ноге. — В ближайшее время Даниэля Винтера по прозвищу Каменная Нога отыскать будет нетрудно.
— Вот и хорошо. — Взяв Миранду за руку, Аннетт направилась к двери. — А Лесли, наверное, лучше побыть здесь.
— Здесь? — неестественно высоким голосом переспросила Лесли. — Но Даниэлю необходимо отдохнуть…
— Вот и помоги ему добраться до кресла. Вам нужно поговорить. Ты прибирала эту комнату, и ты одна знаешь, где что лежит. Помоги ему освоиться.
На несколько мгновений в комнате повисла красноречивая тишина, и Даниэль удивился про себя: что бы это могло значить? Как жаль, что ему не дано увидеть, какими жестами и взглядами обмениваются сейчас женщины? Собственная беспомощность, усугубленная болью, бесила его, и он нетерпеливо бросил:
— Ну так давайте быстрее покончим с этим! Неужели это так трудно: показать, где стоит это чертово кресло?
В комнате опять воцарилась напряженная тишина, на сей раз — как реакция на его резкие слова, и Даниэль с каким-то странным удовлетворением отметил, что вновь берет ситуацию под контроль.
— Конечно, конечно, — непривычно робким, смущенным голосом проговорила Лесли. Даниэль услышал ее приближающиеся шаги. — Сейчас я тебе все покажу.
Он протянул свободную руку, удивляясь как собственной ничем не спровоцированной вспышке, так и тому извращенному удовольствию, которое доставил ему этот неожиданно покорный, почти испуганный голос Лесли. Боже, что с ним происходит? Раньше он никогда не замечал за собой садистских наклонностей. Что должна была сделать Лесли, если в ее присутствии он вдруг превращается в такого агрессивного дикаря?
