Не ходи, Эссельте, замуж - [106]

– По кочану! – мстительно сострила Сенька.

– По какому кочану? – выказала полное отсутствие чувства юмора соперница.

– По зеленому… – сердито пробормотала Серафима. – На мне он женат, вот по какому. И по закону так и останется.

– Это по вашему закону! – высокомерно вздернула нос и больно ткнулась им в стену Эссельте. – А у нас дома закон – это мой папа! И как я попрошу, так он и сделает!

– А мы заявим протест!

– Да заявляйте!

– Объявим бойкот!

– Да объявляйте!

– Начнем войну!

– Да начинайте!

Сенька на мгновение задумалась.[78]

Потом задумалась еще на несколько.

Потом еще.

Как бы поступил на моем месте этот бабник?..

– Слушай, – наконец, стиснув зубы и засунув сжатые кулаки подмышки – для верности – прошептала она притихшей – словно прочитавшей ее предыдущие мысли – противнице. – Неужели ты и вправду тоже ничего не помнишь?

– Чего это я не помню? – настороженно отозвалась гвентянка, словно всё еще ожидая если не тычка, то подвоха.

– Ну… как ты Друстана своего с тринадцати лет любила, – умудрилась пожать плечами на грани вывиха, царевна. – Как он тебя. Как вы ото всех скрывались. От отца, от брата, от Огрина в первую очередь… Как он тебя зверюшек всяких лечить учил. А потом утешал, когда они от твоего лечения дохли. Какие он тебе стихи писал. Какие ты ему цветы дарила. Как он их в книжках засушивал, а его учитель решил, что он гербарий собирает, отругал, что бессистемно и однобоко, и заставил засушивать и репейники с полынями всякие тоже. Как ты утопиться хотела ночью в шторм, когда про Улад узнала. Как он тебя из воды вытаскивал, а ты отбивалась… Как вас обоих чуть в открытое море потом не унесло… Как он тебя убеждал, что всё хорошо будет, что вся жизнь у вас впереди… хоть и сам не верил… лишь бы тебя приободрить… Как потом, на корабле, от Морхольта убежать уговаривал?.. Не помнишь?

– А ты откуда всё это знаешь? – спустя полминуты напряженного, наэлектризованного громами и молниями молчания почти враждебно прошептала принцесса.

– Он сам рассказывал, – сконфуженно пробормотала Сенька, чувствуя себя так, будто невзначай выболтала пребывающему в неведении тяжелобольному его диагноз. – На корабле. Когда понял, что натворил. Ну, с зельем со своим. И признавался. Ты ведь Ивана не по-настоящему любишь, а только из-за его алхимии.

Эссельте снова напряглась.

– Ну и что, что алхимия. Какая разница? Всё равно ведь… люблю? Значит, так и должно быть?

– Ну… вот подумай сама. Это у тебя вроде заболевания получается, – по наитию вывела смелую медицинскую гипотезу царевна. – Бывает же так, что выпьешь или съешь какую-нибудь гадость – и полощет тебя потом – выворачивает весь день. Но ты же не говоришь, что так и должно быть?

Гвентянка снова умолкла. Когда Серафима уже решила, что та уснула, и начала подумывать, а не последовать ли заразительному примеру тоже, принцесса тихо вздохнула и прошептала:

– Не знаю… Зелье или нет, но в те минуты, когда я думаю про Друстана… то есть, когда мне удается сдерживаться, чтобы при одной мысли о нем не вскочить и не побежать наорать на него… или не начать стучать ему по голове его же книжкой знахарской… пока не вобью по уши в сапоги… я чувствую, что он… короче, я ничего не помню, что было до нашей встречи в деревне сиххё. Нисколечко. Друстан – он, конечно, внимательный, добрый, умный, смелый, заботливый, находчивый, надежный, образованный, стихи пишет… замечательные… какие нашему придворному барду и не снились… А Айвен… Айвен… он отважный… и… и… и…

Эссельте, лихорадочно подыскивая добавочные слова похвалы для ее лукоморской зазнобы, снова умолкла – и снова надолго.

– Наверное, ты права… – грустно признала она в конце концов и выдохнув еле слышно. – Айвен – это как болезнь. Это абсолютно не мой тип мужчины… Мне никогда не нравились ни блондины, ни воины, ни иностранцы… Нам даже поговорить с ним не о чем! Он меня совершенно не понимает! Мы не ссоримся только когда не видим друг друга… Ух… болван… идиот… растяпа… не знаю, что бы сделала!.. Своими руками!!!..

– Иван не растяпа, – без особого убеждения, скорее лишь из чувства противоречия, встала на защиту супруга царевна.

– Да я не про него… – глухо всхлипнула Эссельте, уткнулась лбом в стенку, и плечи ее затряслись, мелко и отрывисто.

– Ты чего, ты чего… – испугалась Сенька, импульсивно подняла свободную руку, опустила, подняла снова, и неуверенно и осторожно положила на плечо плачущей гвентянке. – Не реви, Селя… Всё образуется… Всё разберется… не реви… народ перебудишь… всё должно кончиться хорошо… наверное… скорее всего… я надеюсь… зачем-то… дура… дура… дура… ду…ра… не…ре…ви…

Так, одиноко оплакивая свои незадавшиеся молодые жизни, две девушки – то ли соперницы, то ли товарищи по несчастью – тихо отошли ко сну.

А наутро наступило время магии.

Не успели сиххё и гости Плеса продрать глаза, как все дома, сарайки, курятники и импровизированные палатки и навесы на улицах переполненной деревни заглянул Фиртай с известием о том, что ночью Арнегунд смогла связаться с Финнианом, магом людей из Северного Аэриу. Тот разбудил короля Мелора, по счастью оказавшегося рядом, в лагере своего готового к первому сражению войска, и оба согласились отложить начало боевых действий на день и открыть Врата сегодня, за три часа до полудня, на неделю раньше оговоренного срока.