Не хочу обманывать - [22]

Старушки в неизменных широких платках, повязанных вокруг шеи, издали узнавали меня, почтительно кланялись:

— Здравствуйте, батюшка.

Мне хотелось оборвать их. Прочь это ненавистное прозвище. Пусть рядом с моей фамилией отныне стоит доброе слово «товарищ»!

Жена встретила настороженным взглядом-

— Где ты пропадаешь все утро? Скоро службу начинать.

— Для меня она уже закончилась.

Я увидел ее округлившиеся от удивления глаза и, с трудом сдержав улыбку, объяснил:

— Отрекся от сана. Только что отправил телеграмму в епархию.

— Ты шутишь?!

— Нисколько. Ведь ты знаешь мои взгляды. Неужели же я всю жизнь должен кривить душой, обманывать себя и других?

С ее лица постепенно сползало недоуменновопрошающее выражение.

— Дурак, — в бешенстве кричала она. — Ты сам себя убил!

Мое спокойствие немного охладило ее воинственный пыл. Она открыла дверь и выскользнула из комнаты. Я знал, куда она направляется: трезвонить по селу, агитировать прихожан образумить батюшку! Вот они, плоды религиозного воспитания: за девять лет совместной жизни я не смог убедить жену, что человеческие убеждения не покупаются за кусок сдобного калача и за теплую постель.

— Не особенно старайся! — крикнул я ей вдогонку. — И без тебя люди узнают!

Все мои мысли и чувства были напряжены. Я сел за письменный стол. Перо нервно бежало по бумаге:

«В редакцию районной газеты «Приднестровская Правда». Я, бывший священник Свято-Троицкой церкви, раз и навсегда решил покончить с религией и отречься от своего сана. Больше торговать своей совестью я не желаю. Надеюсь, что в нашей великой советской стране найдется для меня место в рядах строителей светлого будущего».

Сельская община уже беспорядочно галдела, точно стая потревоженного воронья. За все существование Свято-Троицкой церкви ни разу не случалось, чтобы в день великого поста колокола ее онемели. Старушки, глядя на осиротевшую церковь, истово крестились. Забегали друг к другу соседи, замелькали в окнах испуганные лица. И вот уже кучка прихожан, во главе со старостой, двинулась к храму. Пономарь Василий Кузьмин, растерянно мигая глазами, невнятно объяснял:

— Это не я, дорогие... Все батюшка. Они приказали не звонить.

Я услышал под окнами многоголосый говор, шум и вслед за этим стук в дверь. Староста церкви Николай Бегин неторопливо вошел в комнату, испытующе покосился в мою сторону, спросил деланно участливым тоном:

— Не заболели, случаем, батюшка?

— Нет, как видите, Николай Иванович, здоров.

— Почему же не звонят в церкви? Разве сегодня не праздник?

— Бросьте, Николай Иванович, разыгрывать комедию, — оборвал я Бегина. — Что великий пост, я еще, к сожалению, не забыл. Только теперь меня это не касается. Я больше не священник. И не верующий тоже. Так и передайте прихожанам: бывший батюшка, мол, отрекся от церкви...

Принимая от меня церковь, благочинный Якубовский скорбно говорил:

— Жалко. Очень жалко. Вы были неплохим пастырем. Вот только не сумели ужиться с нами...

А с амвона тем же елейным голоском объявил меня сумасшедшим и призвал верующих молиться за спасение души.

Впрочем, меня уже ничто не могло удивить. Мне ли, побывавшему в логове церковников, не знать их хитрых повадок. Нет на свете такой подлости, которой не совершили бы «божьи избранники», оберегая честь и «святость» своей мошны!

Помню, как я случайно оказался в Одессе недалеко от семинарии. Из всех щелей, точно тараканы, вылезла черная духовная братия и окружила меня плотным кольцом. Будущие слуги Христовы, они уже научились злопыхательству и ненависти. Орали, ожесточенно размахивая руками, брызгали ядовитой слюной:

— Предатель! Бешеная собака! Аспид!

С тяжелым чувством возвращался я домой. Нет, меня не испугали угрозы церковников. Но я думал о том, сколько еще предстоит бороться, сколько потребуется человеческих усилий и, быть может, жизней, прежде, чем поповская ложь и религиозный дурман исчезнут с лица земли.

Автобус проносился мимо полей, зеленеющих озимью, мимо деревьев, на которых проклюнулись первые почки. Только что все вокруг расцветилось радужными весенними красками. И вот уже опять поблекло, помрачнело. Вылезла откуда-то лохматая черная туча и закрыла горизонт. И вдруг налетел и свирепо забарабанил в окна сильный ветер. Серая завеса пыли окутала землю. Воздух накалился. Стало темно и душно.

Этой тревожной ночью мне не дали уснуть. Какие-то темные тени метались под окнами. Дом содрогался от ударов. А утром я нашел под дверью записку:

«Проклятый антихрист! Убирайся из села, пока цел. Из-за тебя господь посылает на нас мор!»

Да,` вот так когда-то делали из людей ведьм, чад дьявольских, вешали, сжигали на кострах, пытали. Но те времена канули в вечность. И вам, святые отцы, не запугать меня, не заставить молчать. Я, прежде смиренный сын «матери-церкви», стал навсегда ее открытым непримиримым врагом. И пока бьется сердце, я буду неустанно, неутомимо разоблачать религию и ее защитников как злейших врагов человечества. Я расскажу о том, как религия калечит человека, опутывает его разум, сковывает волю, ослепляет и растлевает душу.

И вот я на трибуне Беляевского Дома культуры. Переполненный зрительный зал затих внизу, у подножья сцены. Сотни глаз устремлены на меня. Голос мой слегка дрожит. Я рассказываю о том, как добровольно дал оплести себя черной паутиной веры, как бесцельно погубил лучшие годы жизни; сколько мерзостей увидел я в «благословенном» мире духовенства. Обида и гнев охватывают меня. Я уже больше не нервничаю. Голос звучит в полную силу и слова эхом одобрительных возгласов отдаются в зале.