Не хлебом единым - [48]

Батюшка протянул маленький пузыречек, и Анна Петровна благоговейно приняла, поцеловав его руку. А он, мягко улыбнувшись на последок, уже переключился на кого-то другого, также нуждающегося в его участии.

Было жаль, что так мало удалось поговорить, но Анна Петровна прогнала  эту мысль. Как же мало? И слово сказал, и маслицем святым наделил. Куда же больше? Иные и такого не сподобились. Слава Тебе Боже, что благословил эту мою встречу с батюшкой! — шептала Анна Петровна. Пора было идти к машине. Андрей стоял рядом и вопросительно смотрел на нее. Понятно: дети устали, надо домой. И ей домой, к сестрице, то-то утешится она рассказом...

Серой бездушной массой надвигался город. Промелькнул телецентр, сплошной стеной потянулись блочные девятиэтажки. И спешили мимо люди: просто мимо, или не просто, потому как мимо самого главного, мимо той малозаметной полевой дорожки к старинному Георгиевскому храму, да и не только к нему – к любому православному храму, где службы и молитвы, где открываются самые что ни на есть настоящие райские двери, за которыми благая вечность для всех, кто ее ищет и подвизается за нее...

А вот уже и родная пятиэтажка, окошки на втором этаже, за которыми дорогая сестрица. Как-то там она? Выйдя из машины, Анна Петровна долго благодарила Андрея, а тот смущался и мотал головой...

Таков был этот день —  чудесный, необыкновенно насыщенный духовной радостью и надеждой. Слава Богу за все!

Глава 3. В последний путь

Блаженны мертвые, умирающие

в Господе… они успокоятся

от трудов своих,

и дела их идут вслед за ними

(Откр. 14, 13)

Незаметно пролетел Рождественский пост. Время будто заторопилось и, хотя ночи были такие же  длинные и безсонные, листики с отрывного  календаря шелестели все быстрее и быстрее и исчезали, уносимые в прошлое неведомыми ветрами. Умчалось Рождество, завершились Святки и теперь приспело время думать о Великом посте. Жизнь за окном кипела, и все в ней раз от разу менялось — и наверху и внизу: парламенты, президенты, банки, проценты по вкладам — но, Милосердный Боже, как все это было далеко от их, пусть и неухоженной, но такой умиротворяюще тихой квартиры. У них все также теплилась лампада в Красном углу, все также громко тикал бравый сталинский будильник, и Антонинушка все также не пресекаясь шептала чудесные слова молитвы, только вот делала это как будто тише. Или это лишь казалось Анне Петровне,  вечно обезпокоенной здоровьем дорогой сестрицы? Может быть и так, может быть были это пустые страхи, но душу все равно мучили нехорошие предчувствия, и сердце от того наполнялось тревогой и болело, болело...

 Еще в начале поста принесли письмо от батюшки Валентина со словами утешения и отеческой любви. Это было ответное на ее, Анны Петровны, послание, в котором задавала она батюшке некоторые насущные вопросы. Спрашивала, например, как быть с мерой строгости поста: порой ведь сил нет совсем, и врач рекомендует хотя бы от рыбы не отказываться. Она не рассчитывала на такой быстрый ответ и, получив, перечитывала много раз. Немногочисленные душеспасительные строчки запомнила буквально дословно, и все равно время от времени опять брала письмо в руки...

И сегодня вот тоже, присела у стола и читала:

“... Кушайте рыбу, когда немощны. Тут нет греха, когда делается по необходимости, а не по прихоти. А когда станете говеть, тогда воздержитесь, если будете крепки; а если нет, то воздержитесь день другой перед самим причастием; и даже без этого можно, когда совсем немощь одолеет. Это не благословение, это совет. Почему так, объясню: не имеет священник власти благословлять нарушения Устава церковного и нарушение поста, а вот грех разрешить имеет право. Руководствуйтесь здравым духовным размышлением — Господь лишнего с нас не спросит, за то в чем не виновны не осудит...

То, что за сестрицей своей ходите, то Господь и к Себе отнесет, как в Евангелии сказано. И награду положит на будущий век...

Не забывайте за все благодарить Бога; и за нездоровье благодарите.

Мужества же себе к благодушному терпению, в минуты отяжеления страданий, ищите в воспоминании терпения всех святых, и особенно мучеников. Сколько и как они терпели! И вообразить трудно. Да и всем нам многими скорбями подобает внити в Царствие Божие. Туда дорога одна — крест, произвольный или непроизвольный...

А пост тем и хорош, что устраняет заботы души, прекращает угнетающую ум дремоту, обращает все помыслы к самой душе…

 Прекрасен труд поста, потому что он облегчает душу от тя­жестей грехов и легким делает бремя заповедей Христовых.

Пусть послужат вам в назидание и утешение, — писал в заключение батюшка, — эти святоотеческие духовные блестки. Спаси вас Господи и Сестрицу вашу. Помню и молюсь...”

“И легким делает бремя заповедей Христовых...”, — прошептала Анна Петровна и отложила письмо.

Ближе к вечеру зашла Серафима. Была она вся в заботах и делах. И совсем это было ей не на пользу. Она дергалась и не могла усидеть на месте, обрывала сама себя, махала руками и все кого-то осуждала, все судила да рядила о мирском. О духовном же — ни слова. Что говорить, тяготилась Анна Петровна таким общением, но не решалась делать замечаний, зная взрывной характер Серафимы. Они как всегда сидели в крохотной, заставленной банками, пакетами и невесть еще чем, кухне, ожидая пока заварится чаек. Увы, не было у Анны Петровны сил наводить здесь порядки, да и присмотрелись свои глаза, не замечали этого бедлама. Серафима же с некоторой брезгливостью поглядывала на густо усаженные пятнами стены, покрытую бурым налетом посуду, заскорузлые кастрюли. Она и к запаху доходящего уже чая принюхивалась с некоторой опаской: мол, кто его знает, что намешала туда старуха?  Но аромат как аромат — витал себе в воздухе и щекотал раздутые ноздри Серафимы. А Анна Петровна пыталась меж тем перевести разговор на что-то душеспасительное. Только тщетно: Серафима неизбежно возвращалась к близкому для себя — сиюминутному, мирскому.