Не хлебом единым - [3]

Книги, которые он прочитал, можно было перечесть по пальцам одной его руки — их бы вполне хватило. Его знания об огромном человеческом мире, раскинувшемся в толще веков и необъятности континентов, были крайне скудны. Но от того он не чувствовал себя ущербным, как, впрочем, и от своей физической слабости: между ним и целым миром пролегла полоса темной воды, на поверхности которой писалась летопись его побед над сильными, умными, дерзкими, удачливыми — над всеми, кто однажды попадал в сферу его восприятия.

После восьмого класса он пошел в ПТУ учиться на автослесаря. Потом работал в автоколонне. От армии его освободили по причине плоскостопия. Раньше ни о чем подобном он и не подозревал — была лишь тупая боль при ходьбе, к которой он давно привык и не замечал. После медкомиссии он долго рассматривал свои ноги, выворачивая кверху ступни, но ничего особенного так и не усмотрел. (Через несколько лет он с режущей душу тоской будет вспоминать это мгновение — каждую мозоль и заусеницу на своих расплющенных ногах, — а зубы до боли прикусят распухший язык...). В это время Сергей  уже в полной мере приобщился к спиртному — это было нормально в его среде, за это его никто никогда не осудил...

*  *  *

Наступил 197... год. Отец в очередной раз вернулся из мест не столь отдаленных. В свои сорок с небольшим был он практически полным инвалидом: туберкулез съел легкие, а водка основательно иссушила мозги. В его лексиконе преобладал отборный мат, с помощью которого он и общался с миром, выражая всем свое твердое неодобрение. Сергей теперь частенько пристраивался на кухню к общему застолью и выпивал наравне со всеми. А пили все, от чего только можно было запьянеть: пиво, водку,  дешевое вино, самогон, брагу, одеколон; когда не было этого — пили нечто из аптечных пузырьков и даже клей БФ. Закусывали редко, да и зачем это, когда цель — одурманить мозги? Потом спали кто где: на кроватях, на полу, в туалете... В порядке вещей были всякие мерзкие выходки. Чувство здорового стыда давно было выставлено за их обшарпанную дверь.

Сергей, как и прежде, больше молчал, выражая согласие с происходящим поднятием вверх стакана со спиртным. Молчал,  даже когда изредка кампания заводила какую-нибудь заунывную песнь. Ему нравилась только одна песня, еще с детства. Тогда он единственный раз был в пионерском лагере на Псковском озере. Как-то вечером кто-то из ребят запел под гитару песню про Сережку — протяжную и грустную. “Это как про меня”, — подумал Сергей и стал запоминать слова. Вскоре, уединяясь, он напевал: “Как-то раз в апреле начались капели, и Сережка с лыжами шагал, вдруг остановился и глазами впился: на пути девчонку повстречал...”. В этот момент ему всегда представлялась одна и та же картина: снежная горка рядом с их школой и девчонка из тех давних школьных лет, глядящая прямо на него с теплотой и любовью... Было ли это на самом деле? Кто знает, только Сергей тайком утирал вдруг набежавшую слезу...

Почему-то он надеялся, что однажды вдруг запоют эту песню, и тогда что-то случится, что-то наверное очень хорошее... но не пели. Может быть просто не знали, или не подходила она под их пьяный антураж? Сам Сергей так никогда и не предложил, и если бы только знали его застольные сотоварищи, сколько раз он самыми изощренными способами уничтожал их в бездонных глубинах своих темных вод... Но все это было внутри, а снаружи более попадало ему самому: без вины, просто так, оттого, что был он слабосильным и безответным.

*  *  *

В начале восьмидесятых Сергей внезапно уехал в деревню —  далеко, аж в самый Дновский район. Он даже немного предугадал это событие. А было так. Ему как-то приснился сон, в котором опять увидел он женщину в белом платочке. Она сказала ему несколько слов (их, увы, как обычно, он не запомнил), а потом, зажав в руках какую-то яркую золотую картинку, сделала перед ним крестообразное движение. Проснувшись, Сергей первым делом подошел к окну и взглянул на церковь. Тут-то, почти сразу, и пришла к нему мысль, что скоро его здесь не будет. Даже не мысль, а уверенность, — возможно, уже через день он отбудет куда-то в неведомое чужестранье. И еще, он вдруг понял, что тот золотой квадратик в руках женщины из сна, был иконой Иисуса Христа. Подивился: “К чему бы еще и это?..”

Все же ждать пришлось несколько дней, пока рано утром в дверь их квартиры кто-то не постучал (звонок давно был вырван с корнем). Открыл некто чужой и безымянный, оставшийся после ночной попойки спать прямо в прихожей. Вошла женщина и, назвав их фамилию, спросила не здесь ли такие живут. Но чужак не ответил; обдав гостью перегаром, он выпал за дверь и уполз вниз по лестнице.

— Есть кто живой? — с явным испугом опять спросила женщина.

Еще немного и она бы ушла, но тут появился Сергей. Он проснулся за мгновение до стука, и когда его услышал, сразу подумал: “Наконец-то”. Быстро вскочив и выйдя навстречу, он подтвердил:

— Да, да,  здесь мы и живем!

— Ты, Сергей?

Он кивнул, а гостья, облегченно вздохнув, сказала:

— Ну, здравствуй, племянник. Не признал?

Сергей оглядел полную, просто, но опрятно одетую немолодую женщину с грубоватым загорелым лицом и натруженными, словно мужскими, руками. Нет, он не признал, но на всякий случай опять кивнул головой. Тут появилась растрепанная мать. Несколько секунд, покачиваясь, она рассматривала посетительницу, потом вдруг раскинула руки и громко закричала: