Не хлебом единым - [28]

Из квартиры не выходил, — не было сил, больше сидел или лежал. Ступни ног чудовищно распухли и почернели, будто перепачканные болотной тиной; они болели так, словно их безпрерывно поливали кислотой, но все же безпокоило Алексея совсем не это...

Приходил батюшка: соборовал и причащал. А прежде, чтобы утешить и ободрить, стал рассказывать об Иове Многострадальном.

Говорил, что жил тот в двадцатом столетии до Рождества Христова, в Аравии и, по преданию, был племянником праотца Авраама. Удалялся Иов от всего злого не только в делах, но и в мыслях и был богобоязненным и благочестивым. Так в славе и богатстве и прожил семьдесят восемь лет, после чего Господь, чтобы посрамить диавола, послал праведнику тяжелейшие испытания, лишив его в одночасье практически всего. Многострадальный Иов перенес это с терпением и благодарением Богу. “Господь дал, Господь и взял; будет имя Господне благо­словенно”, — произнес он, когда ему сообщили о гибели всех детей и потере всего имущества. После этого он перенес жестокую болезнь в полном одиночестве, но перед Богом не согрешил ни в чем. После этого Господь благословил Иова: он родил еще десять детей, и богатство его вдвое против прежнего увеличилось; прожил же после того еще сто сорок лет.*

— А я, знаете, тоже рад, что мне Господь дал пострадать, — внимательно выслушав рассказ, сказал Алексей, — только не надо мне потом богатства и детей. Умереть бы спокойно и в ад не угодить.

Священник с удивлением посмотрел на Алексея и приступил к исповеди.

*  *  *

С первых дней декабря установились настоящие зимние морозы. Снега почти не было, поэтому холод донимал неимоверно. По неведомо чьему приказу в городе действовал режим экономии, и котельные топили в пол или четверть даже силы. Выстуженные городские квартиры были особенно неуютны в эту пору. Старики вспоминали войну, а она и шла где-то, пока еще на окраинах государства, но грозя вот-вот перекинуться сюда, к этим самым многоквартирным девяти- и пятиэтажкам. Поколениям, родившимся и выросшим без войны, верилось в это с трудом, но суровая проза настоящих дней напоминала о себе с экранов телевизоров, откуда слишком уж часто слышались слезы и стенания тех, у которых уже гремело и полыхало.

В один из таких деньков и собрался Алексей помирать. Он не сказал об этом прямо, он просто попросил у Семеновны прощения — за все, что было, или не было, так как напрочь забыто; потом умыл лицо, пригладил рукой волосы и аккуратно лег, сложив руки на груди. Семеновна смотрела на все это с некоторым испугом.

— Ты что, Ляксей, помирать собрался?

— Как Бог даст, Семеновна.

— Ты погодь, вот перезимуем, оправишься ты. В лес буду тебя возить...

— Нет, не видать мне, видно, весны здешней, я уж на ту буду любоваться. И лес там наверное хорош.

Говорил Алексей ровно, без всякого волнения, и Семеновна почувствовала, что правду он говорит, что действительно вот-вот и умрет. Она всплеснула руками и быстренько собралась за батюшкой.

Вскоре священник уже был в их квартире и потирал руки с мороза. Согревшись, надел епитрахиль и поручи, приготовил что следует и присел рядом с умирающим. Он читал молитвы к исповеди, и Семеновна, чтоб не мешать, вышла на кухню.

Она готовила чай и нет-нет вытирала слезу. “Что ж это, — думала, — Ляксей вот помрет, кому ж щи-то варить буду? Только-только попривыкла, что не одна в доме...” Батюшка вскоре зашел на кухню.

— Причастил, слава Богу, раба Божия Алексия.

Семеновна вопросительно кивнула в сторону комнаты.

— Спит, — сказал батюшка, — как Тайны принял, сразу и заснул. Ты почитай ему отходную, как я уйду.

— А может, ничего, выправится?

 — Едва ли, смерть у него в глазах. Ночью или к утру отойдет.

Семеновна, не сдерживаясь более, заплакала...

Алексей умер в три часа утра. В этот же миг Семеновна очнулась от краткого сонного забытья и, не услышав его дыхания, поняла, что все... Она подошла и посмотрела в приоткрытые глаза, в которых таилась некая невысказанная мысль, бывшая, возможно, просто тенью ушедшей жизни, коснулась теплого еще лба и опустила веки.  Лицо же его было гладко, оно расправилось и распрямилось, будто только теперь, после смерти, и ожило, отпущенное чем-то, крепко сжимавшим его доселе, и не дававшим вздохнуть...

А за окном вдруг густо закружил снег. Белой колышущейся массой он разом заполнил воздух над городом, сомкнув испуганную замерзшую землю с высоким предрассветным небом.

Сентябрь 1999 г., Псков

 

Не хлебом единым

Глава 1. Сестрицы

Носите бремена друг друга,

и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6, 4)

Ночью, в углу под полом начинали свою неугомонную возню мыши. Они скреблись, пищали, и что-то неутомимо грызли, не обещая спокойствия до утра. К этому Анна Петровна давно привыкла, как и ко многим другим неудобствиям жизни. Что ж, думала, пусть живут, тоже твари Божьи. Вот старость, с этим безпокойством бороться труднее, только терпеть — иного ничего не остается. Анна Петровна тяжело ворочалась, пытаясь устроиться поудобней, чтобы, наконец, уснуть, но, и так, и этак, телу было неловко, и каждая его частичка страдала и несла свое бремя боли. Анна Петровна медленно повернула голову и посмотрела в красный угол на образа, где всегда теплилась лампадка.  Ее слабенький, ровный огонек  на локоть вокруг себя сдерживал напор темноты, освещая лик Спасителя на старинной родительской иконе, денно и нощно благословляющего всех и вся. Анна Петровна с трудом перекрестилась и прошептала: “Господи, спаси и помилуй, Пресвятая Богородица, помоги, дай силы терпеть и не дай умереть без покаяния”. Страшеннее всего ей было вот так в ночи вдруг неожиданно умереть. Она пугалась и гнала прочь эту мысль. Виделись ей безобразные немилостивые мытари, которые хватают ее и с криками “Наша, наша!” тащат за собой. “Не готова, Господи, дай время на покаяние, прости мне согрешения моя” — молилась она каждую ночь и каждую же ночь боялась, что кончится Божие долготерпение, и прикажет Он ангелам вести ее, нерадивую и многогрешную, на суд. Нет, никак нельзя было ей сейчас покидать грешную землю. Никак! Как же без нее сестрица-то, Антонинушка? Вспомнив о ней, Анна Петровна безпокойно прислушалась, и слегка приподнялась над постелью. Но, слава Богу,  сквозь мышиное шеберстенье и громкое тиканье старинного, сталинского еще, будильника уловила она знакомый и родной до боли шепот дорогой сестрицы Антонинушки, неустанной молитвенницы, повторяющей из конца в конец, никогда не пресекаясь, слова Иисусовой молитвы: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную”.